Никого не корю, но ко мне приходили за материалом – моими воспоминаниями, к тому же, как признавались собеседники, «нужен был сам факт общения со вдовой». Меня обхаживали, сулили золотые горы, но потом о моем существовании забывали. А мне нужно было добраться до архивов Секуритате, отыскать дело Петра Константиновича. И в поисках нужна была поддержка. Ведь долгое время, уже после освобождения и даже после реабилитации, я была «на крючке» и мечтать не могла ни о поездке в Румынию, ни о переписке с кем-либо за рубежом. Румынские родственники Петра Константиновича, в свою очередь, всю информацию упрятали за семью замками. Те, кто с ними контактировал, объясняли такое отношение их нежеланием делиться наследством. А я и не собиралась ни у кого ничего отсуживать. Ни у родственников, ни у государства, отнявшего у меня все. Я интуитивно чувствовала, что сын и сестра Петра Константиновича тоже хлебнули сполна неприятностей и просто боялись. Иначе… Почему после моего ареста никто не был у Петра Константиновича, никто ни разу не попросил свидания, никто даже не попытался письмом или передачей поддержать его? Впрочем, как наставлял меня всегда Петр Константинович, «не судите и не судимы будете».
За правдивость своих воспоминаний, за каждый факт, за сказанное мною слово я готова ответить перед Богом! Но существующие версии о последних днях Петра Константиновича одна путанее другой. Мне очень хочется, чтобы и об этих днях его жизни открылась правда. Сладкоголосые обещания помочь найти место захоронения Петра Константиновича каждый раз вселяли в меня надежду, но закрывалась за очередным моим собеседником дверь, и я понимала, что продолжения не будет.
Неприятно, конечно, но от мира и возможных обид не спрятаться. В какой-то момент я решила, что на общение надо идти уже ради того, чтобы голос Петра Константиновича звучал по радио и телевидению. А вот откровенничать и говорить больше, чем уже сказала, не стоит. Потому и бродила одна и та же когда-то рассказанная мной история нашей с Петей жизни, из одного издания в другое.
После очередной нетленки о Петре Константиновиче я зажгла свечу у его портрета, попросила у него прощения за всех, кто из добрых побуждений, а кто по черствости своей пытается разложить по полочкам его жизнь и песни, чувства и мысли, не дает покоя его душе. И, глядя в его улыбающиеся глаза, сказала себе: «Хватит вздыхать, садись и пиши, что помнишь, знаешь, чувствуешь. Пиши!»
Конечно, скажете вы, все пишут мемуары, и она туда же. Не спешите с выводами. Не ради моды и не ради славы взялась я за эту книгу. Я хочу оставить память о Петре Лещенко светлой, без украшательств, неправды и многоточий. По молодости не смогла защитить любимого человека – сегодня это мой долг.
Кому-то покажется, что пишу о мелочах, что вспоминаю не тех людей, что не стоило забираться в такие сложные темы, как история Белого движения, сталинские репрессии. Не сомневаюсь, что могу услышать и упрек, мол, в 85 лет о душе надо думать, а я пытаюсь дать свои оценки времени, в котором историки не могут разобраться до сих пор. Я вновь прошу об одном: не спешите с выводами. Как раз о душе и думаю. А что касается возраста, то нет повода для сомнений: я пребываю в здравом уме и твердой памяти. К тому же записи я стала делать пятнадцать лет назад.
Заново проживая те десять лет, что была рядом с Петром Константиновичем, перечитывая мемуары о том времени, окунаясь в мир известных имен и книг, которые открыл мне Петр Константинович, вновь и вновь слушая записи его песен, я смогла по-иному ощутить то время. Многое открылось в характере Петра Константиновича, многое стало понятно. Правда, от того больнее: знала бы тогда, многого бы не допустила. И концовка сказки была бы другой.
Я ничего не могу с собой поделать, я жила и живу теми десятью годами, что мы были вместе с Петей. Ощущение, что тогда я жила в реальном и полном событий мире. Были планы и мечты. Были радости и печали, победы и поражения. Была жизнь, и я очень уверенно по ней шла. Ведь рядом был Петр Константинович, которого я очень любила. Но все это до ареста Пети. Потом его не стало.
Жизнь, полная разных событий, продолжалась и продолжается, но я стала в ней попутчиком. По-прежнему люблю Петра Константиновича. По-прежнему делюсь с ним своими радостями и горестями. Все те долгие годы после марта 1951-го мне помогал выжить Петр Константинович. Взглядом, словами ободрения, песнями. Он был моим лекарством от неверия, хандры, обид и предательства. Он спасал меня от безысходности.
Вот и в тот день, когда после прочитанной нетленки захлестнула обида, и я стала искать у него защиты, то поняла: не мне защита нужна, а Пете. Столько наворочено вокруг его имени, столько домыслов и неправды! Но я-то знала, что он достоин другой памяти. И я дала Пете слово: сама напишу, что знаю, что помню. Действительно, если есть что сказать – пиши. Чужие, даже самые талантливые, лучше тебя не напишут, не расскажут. Иначе так и будешь доживать: злиться, страдать, плакать и глотать слезы вперемешку с валерьянкой.
С того дня у меня всегда под рукой были тетрадь и ручка, и я без какой-либо системы и плана стала записывать все, что вспоминалось из нашей с Петром Константиновичем жизни, стала вести с ним свой неспешный разговор. Вот тогда с горечью ощутила, каким непоправимо-серьезным недостатком обернулась мне моя молодость. Как много я упустила. Как много неясностей осталось для меня в дне вчерашнем. Не спросила, не увидела, не поняла, не настояла, не уберегла. Как у Андрея Дементьева:
Ничего не вернешь…
Даже малого слова.
Ни ошибок, ни радостей, ни обид.
Только кто-то окликнет тебя из былого —
И душа замирает, и сердце болит.
Мои воспоминания смогли ликвидировать далеко не все «белые пятна» в биографии Петра Константиновича. Но я старалась. Многое удалось прояснить, вспомнить после интернет-переписки с поклонниками Петра Константиновича, людьми разных профессий, помогавшими мне докопаться до истины.
Трудность этих заметок еще и в том, что бережно и трепетно хранимый в каждом доме семейный архив – альбомы с фотографиями, прикосновение к которым уже рождает воспоминания, – у нас с Петей не сохранился. Виной тому время, которое у нас в стране теперь называют временем культа личности.
Предательство и подлость, слежки и шантаж, с которыми я столкнулась, рабская зависимость от надзирателей и следователей сделали свое дело. Пока рядом со мной был Петр Константинович, во мне жила девчонка, изнеженная, избалованная его вниманием и любовью. Когда я осталась одна и по мне будто тяжеленным катком прошлись, то не только жизнь мою, но и душу, и характер искалечили.
