нужно было подбирать ключи. У Островского это получилось. «Бесприданницу» он называл «пьесой нового сорта». Почему? Великие реформы Александра II преобразили Россию. Нет, они не сделали империю и ее подданных счастливее, но изменили разительно. Исчезали – особенно в столицах – длиннобородые купцы старого образца. Все состоятельные люди старались вершить свои дела не только в Нижнем Новгороде и Москве, но и в Берлине, Париже… А бытие определяет сознание. Изменились не только моды, не только образ жизни, но и характеры. По-другому закрутились деньги. По-другому мыслили дельцы – потомки тех самых староверов-купчин.
Пьеса надолго стала основой русского репертуара. «Бесприданницу» до сих пор в России знает каждый – хотя бы по фильму «Жестокий романс». Как и другие «поздние» шедевры Островского – едкая «На всякого мудреца довольно простоты» и несколько сентиментальная «Без вины виноватые», и «Лес» с ее прославлением актерского бескорыстия. Он ухватил стиль почти капиталистической (но во многом еще феодальной!) России, в которой смещались иерархии, традиции превращались в пыль, и ломались судьбы. Поэтому в советское время пьесы Островского любили, но воспринимали их, как картины далекого прошлого. А в наше время они зазвучали злободневно. Стало больше купли-продажи, да и о ростовщичестве и олигархическом барстве мы теперь тоже знаем не понаслышке. Ну, а русская речь, которую воспроизводил Островский на сцене – живая, ироничная – так и остается эталоном на все времена.
Мода переменчива. В последние годы жизни Островский уже не царил на русской сцене. Он всегда был самолюбив – и не мог с этим примириться. Однажды постаревшего драматург спросили: почему вас давно не видно в театрах. Островский грустно ответил:
– А что я там буду делать? Я для театра чужой теперь. Просветлеет, ветерок разгонит шушеру, тогда и мы пойдем туда, где послужили делу.
На закате своих лет прославленный драматург жил бедновато, совсем не на уровне своей несомненной славы. В то же время, его младший брат Михаил сделал завидую карьеру, стал одним из приближенных император Александра III, министром государственных имуществ. Однажды самодержец спросил его о самочувствии и финансовом состоянии брата и убедился, что у автора «Грозы» и «Бесприданницы» дела плохи.
Вскоре вышел высочайший указ о назначении драматургу и губернскому секретарю Александру Николаевичу Островскому пенсии в 3000 рублей в год. Сумма солидная, она по-настоящему выручили драматурга. Островский испытывал неловкость, что получил это вспомоществование «по протекции», но отказаться от пенсиона не мог.
Работал он до своих последних дней. Страдал от грудной жабы, все больше времени проводил в скромном имении под Костромой – Щелыкове. Несколько дней он почти не ел и не спал. Садился за письменный стол, пытался переводить «Антония и Клеопатру» Шекспира. В 11-м часу утра, за работой, он вскрикнул от боли, попросил воды и упал бездыханно.
Ты пал, как падает боец, грядущий к бою,
Как падает орел, сраженный на лету. –
Написал Афанасий Фет в стихах памяти драматурга. Высокопарно, но искренне. Островский прожил не так уж и долго – 63 года. Но 40 лет он плодотворно работал для театра – и это уже действительно впечатляет.
Гроб, усыпанный ландышами
Все ждали, что его похоронят в Москве, в Ново-Девичьем монастыре. Таково было завещание драматурга. Да и можно ли представить Первопрестольную без Островского? Но это сочли невозможным. Островского похоронили рядом с отцом на церковном кладбище у Храма во имя Святителя Николая Чудотворца в селе Николо-Бережки Костромской губернии, неподалеку от Щелыкова. Кстати, отпевание, прощальные церемонии и памятник обеспечила казна. На похоронах крестьяне забросали гроб ландышами, которые так любил Островский. Сначала думали, что это временное захоронение и потом найдется повод перевезти прах драматурга в Москву. Но он так и остался в родовой костромской земле. А в Москве, в Петербурге, в Саратове, во всех театральных городах России, актеры прощались с драматургом. Устраивались панихиды – с прочувствованными речами, со слезами.
Дом драматурга в Щелыкове
Драматург, которые не устаревает
После смерти Островского начался ренессанс его пьес. В Малом театре их ставили ежегодно, да и по всей России шли разные интерпретации десятков трагедий и комедий великого драматурга.
А Щелыково и сегодня – священное место для каждого актера. Да и Малый театр – дом Островского, не иначе. Таким останется вовеки. И у входа в театр – такой домашний памятник драматургу, который удобно расположился в кресле. Настоящий московский театрал. Проницательный, зоркий и вальяжный. Но главное – конечно, не памятники и не улицы, названные в его честь, а премьеры. Ежегодные премьеры пьес Островского по всей России. они не устаревают.
В этой книге мы собрали критические отклики на драматургию Островского и воспоминания о нем – пестрые и противоречивые. Как сам отец русской сцены.
Николай Добролюбов
Луч света в тёмном царстве
Незадолго до появления на сцене «Грозы» мы разбирали очень подробно все произведения Островского. Желая представить характеристику таланта автора, мы обратили тогда внимание на явления русской жизни, воспроизводимые в его пьесах, старались уловить их общий характер и допытаться, таков ли смысл этих явлений в действительности, каким он представляется нам в произведениях нашего драматурга. Если читатели не забыли, – мы пришли тогда к тому результату, что Островский обладает глубоким пониманием русской жизни и великим уменьем изображать резко и живо самые существенные ее стороны. «Гроза» вскоре послужила новым доказательством справедливости нашего заключения. Мы хотели тогда же говорить о ней, но почувствовали, что нам необходимо пришлось бы при этом повторить многие из прежних наших соображений, и потому решились молчать о «Грозе», предоставив читателям, которые поинтересовались нашим мнением, проверить на ней те общие замечания, какие мы высказали об Островском еще за несколько месяцев до появления этой пьесы. Наше решение утвердилось в нас еще более, когда мы увидели, что по поводу «Грозы» появляется во всех журналах и газетах целый ряд больших и маленьких рецензий, трактовавших дело с самых разнообразных точек зрения. Мы думали, что в этой массе статеек скажется наконец об Островском и о значении его пьес что-нибудь побольше того, нежели что мы видели в критиках, о которых упоминали в начале первой статьи нашей о «Темном царстве» [1]. В этой надежде и в сознании того, что наше собственное мнение о смысле и характере произведений Островского высказано уже довольно определенно, мы и сочли за лучшее оставить разбор «Грозы».
Николай Добролюбов
Но теперь, снова встречая пьесу Островского в отдельном издании и припоминая все, что было о ней писано, мы находим, что сказать о ней несколько слов с нашей стороны будет совсем не лишнее. Она дает нам повод дополнить кое-что в наших заметках о «Темном царстве», провести далее некоторые из мыслей, высказанных нами тогда, и – кстати – объясниться в коротких словах с некоторыми из критиков, удостоивших нас прямою или косвенною бранью.
Надо отдать справедливость некоторым из критиков: они умели понять различие, которое разделяет нас с ними. Они упрекают нас в том, что мы приняли дурную методу – рассматривать произведение автора и затем, как результат этого рассмотрения, говорить, что в нем содержится и каково это содержимое. У них совсем другая метода: они прежде говорят себе – что должно содержаться в произведении (по их понятиям, разумеется) и в какой мере все должное действительно в нем находится (опять сообразно их понятиям). Понятно, что при таком различии воззрений они с негодованием смотрят на наши разборы, уподобляемые одним из них «приисканию морали к басне». Но мы очень рады тому, что наконец разница открыта, и готовы выдержать какие угодно сравнения. Да, если угодно, наш способ критики походит и на приискание нравственного вывода в басне: разница, например, в приложении к критике комедий Островского, и будет лишь настолько велика, насколько комедия отличается от басни и насколько человеческая жизнь, изображаемая в комедиях, важнее и ближе для нас, нежели
