и они поймут, что я не такая!
Мухаммед Али даже содрогнулся от ужаса при мысли о том, к чему может привести такая наивность. Она воробышек, сказал он ей, а люди в консульстве ястребы, и глаза у них закрывает клобук. Они начнут задавать вопросы, сказал он, – вопросы очень личные, такие, какие постеснялся бы задать даже брат. Ее спросят, девственница ли она, а если нет, то что ее жених любит и каким словом называет ее в постели.
Мухаммед Али намеренно сгустил краски, чтобы она поняла, как они там за воротами себя ведут, и чтобы не растерялась, если потом услышит что-то подобное. Но девушка осталась по-прежнему спокойна, и только рука ее, лежавшая на краю стола, слегка дрогнула.
Тогда Мухаммед Али продолжил:
– Они спросят, сколько у него в доме комнат, какого цвета стены в ванной и по каким дням приезжает машина за мусором. Спросят имя приемной дочери тетки троюродного брата матери вашего жениха. А потом, чтобы вас проверить, то же самое спросят и у него. Если вы ошибетесь хоть раз, не ждите ничего хорошего.
– Понятно, – сказала она, изо всех сил пытаясь совладать с голосом. – Что же вы мне посоветуете, уважаемый?
* * *
Обычно именно в этом месте Мухаммед Али переходил на шепот и говорил, что знает в консульстве одного человека, который – разумеется, за плату – сам подготовит бумаги, поставит на них все печати, а потом перешлет их ей по почте. Дело было верное, и чаще всего беседа заканчивалась тем, что женщина протягивала ему либо золотой браслет, либо пятьсот рупий на хлопоты и, счастливая, уезжала.
Они все были издалека – обычно он выяснял, кто откуда приехал, прежде чем подходил к этому моменту, а потом уже говорил смело, нисколько не боясь, что она рискнет во второй раз проделать такой путь в сотни миль. Женщина, довольная, отправлялась обратно в свой Лалукет или Саргодху, где начинала собирать вещи, а потом, конечно, догадывалась, что Мухаммед Али мошенник, но время было потеряно, и уже ничего нельзя было сделать.
Жизнь, она тяжелая у всех, а старику остается только идти на хитрость. Мухаммед Али ничуть не страдал сочувствием к вторничным женщинам.
* * *
Но тут его снова подвел собственный голос, который вместо того, чтобы завести как по писаному давно затверженную речь, принялся вдруг выбалтывать вслух его сокровенные тайны.
– Мисс Рехана, – к изумлению Мухаммеда Али, произнес его голос, – вы редкий человек, вы жемчужина, и для вас я сделаю то, чего, может быть, не сделал бы и для родной дочери. У меня есть один документ, с помощью которого вы решите все свои проблемы.
– Что же это за волшебный документ? – спросила она, а глаза ее при этом взглянули на него с откровенной насмешкой.
Дальше голос его зазвучал едва слышно.
– Британский паспорт, мисс Рехана. Подлинный, настоящий британский паспорт. У меня есть хороший приятель в консульстве – впишет имя, наклеит фотографию, и дело сделано! – торопитесь, складывайте вещи и добро пожаловать в Англию!
* * *
Он в самом деле это сказал!
Тогда, значит, с ним может случиться все что угодно – он, значит, сошел с ума. Мухаммед Али сейчас еще и отдаст его бесплатно, и тогда останется только целый год кусать себе локти.
Старый дурак, сказал себе Мухаммед Али. Только старые дураки и теряют голову из-за красивой девушки.
– Правильно ли я вас поняла? – проговорила она. – Вы предлагаете мне совершить преступление…
– Я предлагаю, – перебил он, – ускорить события.
– …совершить преступление, въехать в Лондон, в Бредфорд, в обход закона и тем самым утвердить английских сахибов в мысли о том, что их низкое мнение о нас справедливо? Разве это хороший совет, дедушка?
– В Англию, в Бредфорд, – грустно поправил он. – Нехорошо так относиться к подарку.
– А как еще я должна к нему относиться?
– Я бедный человек, биби [2], и мне захотелось сделать тебе подарок ради твоей красоты. Не плюй на него. Бери. Или откажись от своей затеи, вернись домой, забудь про Англию – не ходи в этот дом, не позволяй им себя унизить.
Но мисс Рехана уже поднялась и, не дослушав, направилась в сторону ворот, возле которых толпились женщины, и потерявший терпение охранник кричал на них, чтобы стояли спокойно, иначе никого сегодня не примут.
– Глупость делаешь, – крикнул ей вслед Мухаммед Али. – Да как хочешь, мне-то что! – крикнул он, чтобы она поняла, что он сделал ради нее все что мог.
Она даже не оглянулась.
– В этом вот беда нашего народа, – возопил тогда он. – Мало того, что мы нищие, что мы темные, так мы еще и не хотим ничему учиться.
– Что, Мухаммед Али? – сказала с другой стороны ряда женщина, которая торговала бетелем. – Плохи твои дела? Ей-то, небось, нравятся помоложе?
* * *
В тот день Мухаммед Али ничего не заработал, потому что простоял весь день возле ворот в ожидании мисс Реханы. То и дело он принимался себя бранить: “Ступай отсюда, старый болван, она леди и даже и говорить-то с тобой не пожелала”. Но все-таки он ее дождался.
– Салям, советчик-сахиб, – сказала ему мисс Рехана, направляясь к нему.
Вид у нее был такой же уверенный, как и утром; на него, на Мухаммеда Али, она явно больше не сердилась, и он подумал: “Ах ты боже мой, слава Аллаху, кажется, повезло. Значит, даже и у английских сахибов оттаяло сердце, едва они утонули в глубине ее глаз, и она получила визу”.
Он улыбнулся ей в ответ улыбкой, исполненной надежды. А мисс Рехана улыбнулась в ответ улыбкой, исполненной спокойствия.
– Дочь моя, мисс Рехана-бегум, – сказал он, – в счастливый час торжества примите мои поздравления.
Она вдруг ласково взяла его под руку.
– Пойдемте, – сказала она. – Позвольте мне поблагодарить вас за хороший совет, который вы мне дали, извиниться за свою грубость и угостить вас пакорами.
* * *
Они стояли на пыльном пятачке между воротами консульства и автобусом, который должен был отбыть ближе к вечеру. Кули привязывали на крыше скатки матрасов. Разносчик старался всучить пассажирам любовные романы и травяные снадобья, громко расхваливая и то и другое как средство от всех несчастий. Совершенно счастливый Мухаммед Али вместе с мисс Реханой устроились на “пылесборнике”, иначе говоря, на бампере, и принялись уплетать пакоры. Дневная жара пошла на спад.
– Нас обручили еще наши родители, – неожиданно начала мисс Рехана. – Мне тогда было девять лет, Мустафе Дару тридцать, но отец хотел, чтобы муж был старше
