ему держаться подальше от этих головорезов, а он в ответ только осклабился, как баран, и сказал, мол, что я ошибаюсь, что никто ничего плохого не делает.
Ну-ну, подумал я про себя.
Я-то их знал. Все носили на рукаве повязку “Молодежного движения”. Тогда только что ввели чрезвычайное положение, и ребята эти были вовсе не безобидные – люди рассказывали, как они дерутся, так что сидел я под баньяном и помалкивал. Рамани сам повязки не носил, а с ними сдружился, они ему, дураку, нравились.
* * *
Те ребята с повязками то и дело нахваливали Рамани. Ты красавец, говорили они, в сравнении с тобой Шаши Капур и Амитабх [3] просто страхолюдины, и тебе, мол, нужно в Бомбей, сниматься в кино.
Мололи они эту чушь только по той причине, что и в карты он с ними играл, а его обыграть было нетрудно, и выпивку за игрой покупал, хотя он был ничуть их не богаче. Но с той поры мечта о кино запала Рамани в голову, голова-то была пустая, и за это я тоже виню вдову, которая была его старше, так что должна была соображать, что к чему. Ей ничего не стоило в два счета заставить его забыть эти глупости, да куда там, я своими ушами слышал, как она ему однажды говорила: “Ты и вправду похож на самого Кришну, только кожа не голубая”. На улице! Чтобы все, значит, знали, какая у них любовь! С того дня я и понял, что жди беды.
* * *
В следующий раз, когда вдова пришла к нам на улицу в лавку, я решил действовать. Не ради себя, а ради покойных родителей юноши рискнул подвергнуться оскорблениям со стороны… нет, не буду никак ее называть, она теперь далеко, пусть сами там разбираются, кто она такая.
– Эй, вдова вора! – окликнул я ее.
Она встала посреди дороги, и лицо исказилось, будто ее огрели хлыстом.
– Подойди, поговорить надо, – сказал я ей.
Она не могла мне отказать, потому что я-то человек в городе уважаемый, и она, конечно, сразу смекнула, что если люди увидят, как я с ней разговариваю, то и от нее перестанут отворачиваться, так что расчет мой был верный, она ко мне подошла.
– Хочу сказать тебе вот что, – с достоинством обратился я к ней. – Рикша Рамани мне дорог, так что поди поищи кого-нибудь другого, себе по возрасту, а еще лучше – отправляйся в Бенарес, во вдовий ашрам, и до конца дней своих благодари Бога за то, что запретили сжигать вдов.
Тут она принялась меня стыдить, орать и ругаться, обозвала меня ядовитым старикашкой, который давно свой век отжил, а под конец заявила: – Вот что я вам скажу, господин учитель на пенсии, Рамани попросил меня выйти за него замуж, а я ответила “нет”, потому что хватит с меня детей, а он молодой, и ему нужно иметь своих. Так что можете рассказать об этом хоть всему городу, и нечего брызгать ядом, как кобра.
* * *
После того случая я какое-то время и знать не хотел про их с Рамани шашни, я сделал что мог, да к тому же у такого человека, как я, были в нашем городе дела и поинтересней. Например, как раз после того случая к нам на улицу приехал местный санитарный врач, и его большой белый фургон разрешили поставить под моим баньяном, и каждую ночь туда стали приходить мужчины, и что-то там с ними делали.
Не очень-то мне понравилось такое соседство, потому как возле фургона все время вертелись парни с повязками, так что я со своим кальяном пересел на другое место. О том, что делалось внутри, говорили разное, да только я не слушал.
Но как раз тогда, когда у нас стоял тот пропахший эфиром белый фургон, все наконец окончательно поняли, до чего эта вдова вора подлая, потому что Рамани придумал себе новую затею и начал болтать, будто ему скоро пришлют подарок из Дели, от самого правительства, лично для него, и будто это будет роскошный транзисторный радиоприемник на батарейках, самой последней модели.
* * *
Тут-то мы поняли, что с головой у нашего Рамани не все в порядке, иначе с чего бы он то про кино, то про радио, и потому в ответ ему лишь терпеливо кивали и говорили: “Да, Рам, повезло тебе”, или: “Какое хорошее, щедрое у нас правительство, дарит приемники людям за то, что любят слушать поп-музыку”. Но Рамани твердил, будто это правда, а вид у него был счастливый, как никогда, до того счастливый, что трудно было поверить, будто дело в одном только радио.
* * *
В скором времени после того, как мы в первый раз услышали про радиоприемник, Рамани и вдова поженились, и тогда все стало понятно. На церемонию я не пошел – свадьба, как ни крути, была бедная, – но когда после этого Рам пробегал мимо моего баньяна с пустой коляской, я его окликнул.
Рамани остановился, сел рядом, а я спросил:
– Дитя мое, не ходил ли ты в фургон? Что они там с тобой сделали?
– Не беспокойтесь обо мне, – ответил он. – У меня дела лучше не бывает. Я люблю и любим, учитель-сахиб [4], и я сумел добиться согласия моей женщины выйти за меня замуж.
Признаюсь, я впал во гнев, даже едва не заплакал, когда понял, что Рамани добровольно подверг себя тому унижению, на какое другие шли вынужденно. С горьким упреком сказал я ему:
– Глупое ты дитя, ты позволил женщине лишить тебя мужского начала!
– Чепуха, – сказал Рамани, и это-то про насбанди [5]. – Прошу прощения, учитель-сахиб, за то, что говорю о подобных вещах, но любовью заниматься это не мешает, да вообще ничему не мешает. Детей не будет, но моя женщина их и не хочет, так что у меня все о’кей на сто процентов. Кроме того, это в интересах нации. Так что мне скоро пришлют радиоприемник.
– Радиоприемник, – повторил я.
– Да, учитель-сахиб, – сказал мне доверчивый Рамани, – помните, как несколько лет назад, когда я еще был мальчишкой, портной Лаксман тоже сделал себе такую же операцию? Тогда ему быстро прислали радио, весь город ходил слушать. Его прислали в благодарность от правительства. Вот бы и мне такое же.
– Уходи с глаз моих, убирайся! – в отчаянии закричал я, но мне духу не хватило сказать то, о чем знал весь город: никаких радио давно никому не давали,
