– конечно, она счастлива, – здорова, немного растолстела, жизнь их полна света и радости, и никаких проблем с выпивкой.
* * *
Письма он слал замечательные, искренние и теплые, но, когда бы я их ни читал или ни перечитывал, я каждый раз вспоминал выражение лица, появившееся у него в тот год, когда он ждал радио, и то страшное напряжение воли, ту отчаянную веру, которыми он творил реальность, возникавшую в тесном зазоре между ухом и ладонью.
В начале 19… года, когда весь Шринагар лежал в объятиях зимнего сна, скованный лютым, до костей пробиравшим морозом, отчего казалось, что кости вот-вот затрещат, как трещит на морозе стекло, тогда, в ту зиму, люди видели, как один юноша, на чьем покрасневшем лице отчетливо читалась печать не только холода, но и благополучия, пришел в самую грязную, известную своей дурной славой часть города, где деревянные домишки, крытые рифленой жестью, стояли криво и косо, словно хотели упасть, и негромко, серьезно сказал, что хотел бы воспользоваться услугами хорошего профессионального взломщика, попросив указать, где такового найти. Местная братия с восторгом повела юношу, которого звали Атта, в улочки, еще более темные и пустынные, и водила там до тех пор, пока не привела во двор, посреди которого два человека, чьих лиц он так и не увидел, повалили его на еще влажную от крови недавно зарезанной курицы землю, отобрали пачку денег, взятую им неразумно в одинокую эту прогулку, и избили до полусмерти, едва не лишив жизни.
* * *
Стемнело. Неизвестные люди перенесли тело юноши на берег озера, откуда его перевезли в шикаре [7] в безлюдную часть набережной канала, который ведет к Шалимарским садам, и там оставили на берегу, избитого и окровавленного. На рассвете следующего дня мимо того места плыл в своей лодке по воде, от ночного холода загустевшей, словно дикий мед, развозчик цветов, который заметил почти безжизненное тело молодого Атты, услышал, как он в ту минуту шевельнулся и застонал, и различил на мертвенно бледной коже за печатью холода печать благополучия.
* * *
Развозчик цветов причалил к набережной, склонился пониже и с трудом сумел все же разобрать, что бедняга, едва шевеливший губами, прошептал ему, где живет, и тогда цветочник, возмечтав о роскошной награде, переложил его в лодку и поплыл на другой берег озера, туда, где стоял большой особняк, доставив таким образом Атту его семье, а две женщины, одна прекрасная, молодая, но страшно избитая, и вторая, ее мать, с лицом измученным, но не менее прекрасным, обе в тревоге не сомкнувшие глаз всю ту ночь, закричали, заголосили при виде своего Атты, старшего брата прекрасной молодой женщины, который лежал среди зимних полумертвых цветов в лодке размечтавшегося торговца.
* * *
Развозчику цветов действительно было уплачено немало, главным образом за молчание, и больше в нашей истории он не сыграет никакой роли. Атта, который пострадал от холода не меньше, чем от пролома черепа, тем временем впал в состояние комы, и лучшие в городе доктора лишь беспомощно пожимали плечами. Тем более странным было то, что на следующий день под вечер в самой грязной, известной своей дурной славой части города появилась еще одна неожиданная гостья. Той гостьей была Хума, сестра несчастного юноши, и она так же тихо и так же серьезно, как брат, задала тот же самый вопрос:
– Где здесь можно нанять вора?
* * *
Обитатели сточных канав к тому времени успели немало посмеяться над богатым придурком, который явился к ним нанять вора и влип, но женщина, в отличие от него, к сказанному добавила:
– Должна предупредить: денег у меня с собой нет, драгоценностей тоже. Выкупа за меня отец не даст, поскольку лишил меня всех имущественных прав, и к тому же, прежде чем отправиться сюда, я оставила письмо с детальным описанием своего маршрута на столе заместителя комиссара полиции, которое он вскроет в случае, если к утру я не вернусь домой живая и невредимая, и он, приходясь мне дядей, найдет и покарает любого, кто решится меня обидеть, где бы тот ни спрятался, на земле или под землей.
* * *
Удивительная ее красота, какую не смогли скрыть даже следы побоев на лице и на руках, а также не менее удивительная предусмотрительность, заранее предупреждавшая любые недостойные действия в отношении девушки, стали причиной тому, что вокруг нее быстро собралась толпа любопытных, где хотя и раздавались язвительные замечания по поводу странного – для близкой родственницы высокопоставленного полицейского – желания нанять преступника, но никто даже не попытался причинить ей какой-либо вред.
Ее повели по улочкам, которые, чем дальше, тем становились все темнее и безлюднее, и водили по ним до тех пор, пока не привели туда, где темнота сгустилась до черноты, будто вокруг кто-то пролил чернила, и где старая женщина, которая смотрела перед собой до того пристально, что Хума сразу же поняла, что она слепая, открыла перед ней двери дома, где было еще темнее, и Хуме показалось, будто оттуда через порог хлынула новая волна мрака. Хума сжала кулаки, приказала сердцу стучать как положено и вслед за старухой шагнула в дом.
* * *
В темноте глаза с трудом различили тонкий, неправдоподобно призрачный лучик света, исходившего от свечи, и, руководствуясь лишь его желтоватой нитью (поскольку старая леди мгновенно исчезла из виду), Хума сделала шаг вперед, тут же сильно обо что-то стукнулась, вскрикнула и, рассердившись на себя за то, что невольно выдала страх, который с каждым мгновением становился сильнее, прикусила губу и запретила себе думать о том, кто – или что – ждет ее здесь.
Стукнулась она о низенький стол, на котором и стояла единственная свеча, а за ним, за столом, у противоположной стены, на полу сидел по-турецки человек, похожий на гору. “Садись, садись”, – произнес ровный и глубокий голос, и от тона его, похожего на приказ, ноги у нее подкосились, и она тоже опустилась на пол, не дожидаясь более никаких приглашений. Она только покрепче сцепила пальцы и заставила себя говорить спокойно:
– Надо ли так понимать, что вы, сэр, и являетесь тем самым вором, которого я ищу?
* * *
Сидевший слегка переменил положение, отчего его темная тень шелохнулась, и произнес речь, из которой последовало, что в данном районе любая преступная деятельность совершается не сама по себе, но организованно и под контролем, и, соответственно, всякая попытка вольного, так сказать, найма
