От нас до станции Поваровка было четыре с половиной километра. И когда к агроному кто-то приезжал, он туда посылал лошадь: сажал меня на козлы или на пошевенки саней, давал вожжи в руки, и я ехал один на железную дорогу. Как сейчас помню, мальчонкой совсем был, даже тулуп волочился сзади, потому что слишком велик, но я старался держаться, как большой, и с кнутом, весь сияя от гордости, выходил на перрон встречать агрономовских гостей. Обратно их тоже я отвозил. Ох, каким же взрослым и самостоятельным казался себе тогда! Это было для меня величайшим счастьем. Тем более что Иван Семенович научил меня обращаться с лошадьми довольно хорошо, и в дальнейшем это оказалось нужным умением. Нам с ребятами, когда немного подросли, не раз приходилось гонять в ночное колхозных лошадей. Ощущения были непередаваемые: ты с уздечкой через плечо возвращаешься обратно, ночной воздух чистый-чистый, пахнет луговыми травами, в небе крупные звезды и над окрестностями такое мирное спокойствие. Я бы тогда не поверил, если б мне сказали, что через десять лет сюда придет война… Детство меня подготовило ко многому во взрослой жизни, но уж точно не к такой беде. Я читал много классики и, наоборот, верил, что мир с каждым годом должен становиться все чище и лучше.
Откуда появился интерес к чтению? Тут мне надо сказать еще об одном человеке, который хотя и опосредованно, но очень сильно повлиял на то, что из меня получилось. Дело в том, что в соседней деревне находилась усадьба крупнейшего в дореволюционной России книгоиздателя Ивана Дмитриевича Сытина. Он сам был крестьянского происхождения, работать ему пришлось с двенадцати лет, и он очень радел о просвещении русского народа, издавал «народные книги». Книги эти выходили в мягком переплете, но печатались большим тиражом, и в них были произведения Льва Толстого, Чехова, Мамина-Сибиряка, Фета и многих-многих других.
Моя бабушка хорошо знала Сытина. Он имел привычку на большие праздники, вроде Покрова и Рождества, приглашать к себе всю окрестную интеллигенцию. То есть у него собирались все местные учителя, агрономы и даже кузнец числился среди постоянных гостей. Но кузнец этот был особенным: он мог ковать не только подковы, но и самые разные фигурные решетки, а еще читал очень много. Вполне естественно, что моя бабушка, будучи известным на всю округу доктором, ездила к Ивану Дмитриевичу на такие торжества довольно часто, да и меня самого, когда я был еще лет пяти-шести от роду, возила туда на саночках.
Таким образом, получилось, что бабушке моей досталось очень много изданий Сытина. У нас на чердаке все было заставлено книгами. Это способствовало тому, что уже в пять лет я научился читать. И бабушкин чердак служил мне своеобразной маленькой библиотекой, где вся сытинская литература стояла рядом. Конечно открывать Толстого в пять лет было еще рано, но детские книги я начал читать именно в ту пору. Сначала это были очень простые вещи, потом сказки братьев Гримм, Андерсена, Пушкина, а также всех современных писателей, какие пользовались популярностью тогда. Так что прочел я очень многое еще до школы.
Кстати, школа у нас в деревне была единственной, и только четырехлетка. А больше в радиусе ста километров — хоть влево, хоть вправо — учебных заведений такого рода даже не предвиделось. Жил я совсем рядом со школой: она располагалась в доме сразу за хатой агронома. Здание школы было бревенчатым, одноэтажным, но довольно-таки большим по площади. В нем размещалось два класса, в каждом из которых стояло по четыре ряда парт. В одной комнате первые два ряда занимали первоклассники, вторые два ряда — третьеклассники. Во второй комнате точно таким же образом ютились ученики второго и четвертого классов. А рядом со школой стояла пристройка, где жили две семьи учителей. Для них это было удобно, ведь до места работы два шага в прямом смысле этого слова.
Учился я хорошо, но зачастую на уроках мне становилось скучно, а причиной тому служил багаж знаний, который я уже получил из сытинской библиотеки на своем чердаке. По большому счету, в первом классе делать мне было нечего. Тогда я сидел за партой и пытался уловить то, что рассказывали третьеклассникам. Все внимательно слушал, вникал и даже иногда подсказывал своим старшим товарищам, решал им задачки. Программа первого класса у меня-то фактически уже пройдена была: читать, писать я умел, считать умел, рисовать умел. А третьеклассникам учителя говорили много того, что я не знал. И это мне казалось интересным. Когда я перешел во второй класс, то таким же образом изучал программу четвертого класса. Потом в третьем классе, конечно, делать уже стало нечего. Поэтому, пожалуй, можно считать, что я два раза заканчивал школу.
Однако после четвертого класса идти мне оказалось некуда. И тут важную роль снова сыграл Сытин. Да еще каким образом! Но прежде чем говорить об этом, надо сказать, что когда вскоре после революции начали раскулачивать помещиков, жечь имения и поднимать их самих на вилы, то Иван Дмитриевич этой участи избежал. Едва комиссары «в шлемах и кожаных куртках» пришли разбираться с помещиком Сытиным, то обе деревни, Бересеневка и Сытинка, стали на его защиту. Мужики с вилами столпились у помещичьего дома и командирам красноармейского отряда сказали: «Если шаг ступите, то мы вас на вилы возьмем, а нашего Ивана Дмитриевича не трогайте!» Такой вот случился эпизод, так что можете судить, каким человеком был наш Сытин.
Вскоре после этого инцидента Иван Дмитриевич отдал свой дом под приют для беспризорников, которых, к слову, осталось полным-полно после революции. В его доме разместились учебные классы и столовая, а во флигеле он организовал общежитие для парней и девушек, которые там учились. Вот так образовалась своеобразная колония, где можно было учиться до восьмого класса. А сам Сытин остался жить со своей семьей в другом длинном флигеле, где раньше размещалась прислуга. И для меня было величайшим счастьем зайти туда, в крайнюю к флигелю пристроечку, где находилась дизельная электростанция, единственная во всей области. Она работала с четырех часов вечера и до одиннадцати. Двигатель был одноцилиндровый, а сам цилиндр, представьте только, огромной величины, да еще с калильной головкой. Эту головку две паяльные лампы раскаливали докрасна. После этого в цилиндр впрыскивалось горючее — керосин или солярка. А дальше механизм приводился в движение громадным колесом. Машинисту нужно было вскочить на его спицы и прокрутить своим весом, тогда начинал двигаться поршень, раздавались звуки: «Чах-чах-чах». Колесо крутилось быстрее, и уже слышалось: «Чох-чох-чох-чох». Станция начинала работать! И каждый раз я испытывал неописуемый восторг, когда видел, как все это происходит. Тем более что после запуска вскоре включали рубильник, и загорался свет в домах и на улице. Тогда это было необычным, чем-то особенным.
