В моих повестях и рассказах изображается частная жизнь, за что меня и наказывала советская общественность.
Остаюсь верна себе и в этом документальном повествовании: человек и его чувства занимают в нем главное место. Рассказывая о родных, близких и о себе самой, может, порой слишком откровенно, успокаиваю себя тем, что хочу быть предельно открытой и искренней.
Мечты о Доме проявлялись еще в моих детских играх, потом — в стараниях устроить дом на любом тычке, куда совала меня судьба. Отразились эти мечты во всем, мною написанном. И даже в снах.
Счастлив тот, кто сумел создать свой Дом. Нет никого несчастнее бездомных.
Беру из альбомов две фотографии, кладу рядом. Это мои родители в юности, им по двадцать лет, они снялись в годы прощания с родным домом: мать — в 1892 году, отец — в 96-м (между им и ею было пять лет разницы). Они похожи. Нет, не красотой, красивы они по-разному — у Любови Николаевны русская, сибирская красота, у Владимира Николаевича черты лица более тонкие, мягкие. Схожи они одинаковостью выражения: вдохновением, горением. Романтика Революции освещает их лица: восторг и жертвенность. Есть в их облике и приметы времени, опознавательные знаки молодого племени защитников и слуг народа, унаследованные от старших товарищей: у нее отрезана коса, у него из-за отворотов студенческой тужурки видна рубашка-косоворотка.
Кого же они оставили, с кем простились, уходя в самостоятельную жизнь? О своих дедах и бабках я знаю немного — встретиться с ними в жизни мне не довелось. Знаю только по рассказам — от мамы больше, от отца меньше. А увидеть их могу лишь благодаря фотографиям из альбомов.
Счастье, что есть у меня эти два альбома в переплетах тисненой кожи с металлическими застежками. Один принадлежал матери, другой — тетушке, Наталье Николаевне Розановой. В них фотографии 1870–1890-х годов и более поздние. Оба альбома открываются портретами моих дедов.
Двое бородатых красавцев, пожилых, но еще сильных, пожалуй, схожи породой — крепкой, русской, рослой, можно сказать — мужичьей. В облике каждого ощутима сильная натура — у Николая Николаевича Баранского (1838–1905) — горячая, дикая, у Николая Васильевича Розанова (1847–1894) — твердая, уравновешенная. Дед Розанов служил ровно, спокойно дослужился до должности директора гимназии. Дед же Баранский смолоду был неуживчив, воевал с начальством, отличался свободомыслием, неосторожностью в речах, почему и приходилось часто менять работу, переезжать с места на место. Работали оба увлеченно, чинами и наградами были почти равны, дослужились один до статского, другой до действительного статского советника, имели личное дворянство.
И Баранский, и Розанов были родом из Костромской губернии, из разных ее уездов. Там родились и жили мои прадеды.
Отец Баранского, мой прадед Николай Васильевич, был сельским священником в Нерехтинском уезде, в селе Бараний Погост. По семейному преданию, прадед сам назвался Баранским: пришел маленьким в приходскую школу, напросился со старшим братом, учитель спросил: «А твоя как фамилия?» Мальчик слова «фамилия» не знал, учитель спросил проще: «Откуда ты?» Мальчик ответил: «Я — Баранский», окрестив себя по месту жительства. Так и остался Баранским. А фамилия его по отцу была Львов. В среде духовенства в те времена изменение фамилии было делом обычным. Видно, мальчик был способным, продолжил учение в семинарии, сделал карьеру — был протодиаконом в течение многих лет в Петербурге.
Прадед по отцу — Розанов Василий Федорович — был сыном сельского священника из села Матвеево Кологривского уезда. Идти по стопам отца не пожелал, служил по лесному ведомству в городе Ветлуге той же Костромской губернии. Он умер в 1861 году в возрасте тридцати девяти лет, оставив жену и шестерых детей.
О своих предках со стороны отца я знаю только потому, что братом моего деда был Василий Васильевич Розанов, биография которого изучалась. Прабабушка моя, Надежда Ивановна Розанова, вернулась после смерти мужа в родную Кострому, приобрела хозяйство с домом и садом; пенсию ей назначили маленькую. Она была слаба, непрактична, пала духом и вместе с детьми погрузилась в бедность, почти в нищету. Николай Васильевич, мой дед, был старшим сыном в этой несчастной семье. Ему пришлось выбиваться в люди самостоятельно. Он ушел из дому после окончания гимназии, поступил в Казанский университет и, окончив его, стал учителем гимназии. После смерти своей матери дед взял на себя заботу о младшем брате Василии и увез его в Симбирск, где получил работу в гимназии. Затем он обосновался в Нижнем Новгороде, женился; там родились первые дети, в их числе и мой отец. Василий Розанов жил в семье брата. Рассказ о Розановых еще впереди.
О семье моего прадеда со стороны матери я совсем ничего не знаю. Не знаю, были ли у него дети, кроме сына Николая. Мама не рассказывала ни о дядюшках своих, ни о тетушках, кроме одной — сестры ее матери Валентины, тети Вали, которая жила с ними в Томске. О дедах своих мои родители никогда не вспоминали, но что меня удивляет, они мало говорили и о своих отцах и матерях. К счастью, оба оставили краткие записи воспоминаний о детстве.
Дедов и бабушек своих я не знала: оба деда умерли до моего рождения, мать отца, Александра Степановна, скончалась в 1912 году, а бабушка Ольга Сергеевна умерла в Уфе в тяжелом 1918-м, и мама не смогла даже поехать на похороны.
Оторванность и разобщенность моих родителей со своими родными нельзя объяснить только разделявшим их расстоянием. Дело было серьезнее: сама жизнь революционеров — нелегальность, аресты, эмиграция, ссылки — нарушала естественные родственные, да и не только родственные, связи. Так называемые профессиональные революционеры, революционеры-подпольщики, вынужденно замыкались в своем товарищеском кругу. Род их деятельности лишал их широкого общения, сужал круг интересов. Это объясняет и многие личные качества. В том числе и такое печальное, как безродность или безродственность, бессемейность.
Дед Баранский и его семья
Мать моя, Любовь Баранская, родилась в Могилёве в 1871 году. Она была третьим ребенком, третьей дочерью из числа четырех. Бабка моя, Ольга Сергеевна, тогда еще Оленька Соколова, вышла замуж совсем молоденькой за учителя Могилёвской женской гимназии Николая Баранского. Молодой человек был приглашен давать Оле уроки. Ее занятия в пансионе прервались в связи с болезнью и смертью отца, а ей необходимо было сдать экзамены за курс гимназии и получить аттестат. Девушка хотела получить право на преподавание, чтобы зарабатывать уроками музыки (она недурно играла на фортепиано), а работать им со старшей сестрой Валентиной было необходимо.
