Но не везде дела шли гладко. Крепким орешком для Рима стала Испания. Ее покорение началось еще во время Второй Пунической войны. Побеждая на Пиренейском полуострове карфагенян, римляне вовсе не собирались предоставлять свободу местным племенам – это ведь не культурная Эллада, здесь можно было действовать и более открыто. Однако такой прямолинейный подход быстро за себя отомстил – испанцы оказались, возможно, менее цивилизованными, но зато и более стойкими в борьбе с захватчиками. Еще не кончилась Вторая Македонская война (200–197 годы до н. э.), как на Пиренейском полуострове вспыхнуло грандиозное восстание местных племен. Оно то затухало, то вновь набирало силу, и окончательно подавить его удалось лишь в 179 году до н. э., причем ценой немалых уступок. И это притом что римляне имели дело не с единой державой типа Карфагена или Македонии, а с разрозненными общинами и племенами, чья сила могла бы стать неодолимой, если бы они проявили больше солидарности в борьбе с завоевателями. Правда, одновременно римлянам приходилось вести тяжелые бои с североиталийским племенем лигуров, но им не впервой было сражаться на нескольких фронтах; после тяжелой борьбы лигурам пришлось покориться.
В 154 году до н. э. война на Пиренейском полуострове возобновилась – лузитанские племена совершили разбойничий набег на испанские провинции Рима и разгромили войска их наместников. После этого римляне ужесточили свою политику по отношению к другой группе племен – кельтиберам – и тем самым спровоцировали их восстание. Началась война, продолжавшаяся с перерывами до 133 года до н. э. Последним ее аккордом стала осада Нуманции Сципионом Эмилианом, завершившаяся сдачей изнуренных голодом защитников города. Лузитаны, которых в 147 году до н. э. возглавил легендарный вождь Вириат, сражались до 139 года, когда Вириат, теснимый со всех сторон, погиб от рук предателей из своего окружения. В ходе борьбы обе стороны не раз нарушали заключенные соглашения, но именно римляне «прославились» вероломным избиением пошедших на мировую врагов. В итоге Рим окончательно утвердил свол господство в Испании. Однако покорение ее завершилось лишь при Августе, в конце I века до н. э.
Не успела окончиться Нумантинская война, как началась схватка за пергамское наследство. Царь находившегося в Малой Азии Пергама Аттал III Филометор перед смертью (133 год до н. э.) будто бы завещал свои владения Римской республике. Однако вскоре свои права на престол предъявил бастард Аристоник, возглавивший борьбу против Рима. После первых неудач он двинулся во внутренние районы страны, обещая свободу и гражданские права рабам и зависимым людям, почему и прослыл борцом за права угнетенных. Около четырех лет понадобилось римлянам и их союзникам – малоазиатским царькам, чтобы справиться с Аристоником. В результате появилась римская провинция Азия.
Через несколько лет настала очередь Балеарских островов, а также некоторых областей Трансальпийской Галлии. Впереди были еще Югуртинская война, три войны с Митридатом, покорение Цезарем галлов и многое другое. Но уже тогда, в конце II века до н. э., у жителей Средиземноморья, похоже, не было сомнений в том, что Рим – это господин мира.
Немало ученых споров велось на тему о характере римского «империализма». Одни антиковеды вслед за самими римлянами считают его «оборонительным» – как утверждал Цицерон, «наш народ, защищая своих союзников, покорил весь мир» (О государстве. III. 35). Другие называют его «случайным» – нередко римляне втягивались в конфликты в силу неких субъективных факторов или даже против своей воли. Третьи же настаивают на том, что сенат сознательно искал поводы для вмешательства и последующей агрессии.[6]
Бесспорно, римляне были агрессорами, чему во многом способствовали и милитаризм, присущий всей их общественной жизни, и свойственные им как нации мужество, гордость и редкая стойкость в годы испытаний. Что касается продуманных на десятилетия вперед завоевательных планов, то в их наличии можно усомниться. Очевидно, однако, что потомки Ромула, осознав свою мощь, чем дальше, тем больше стали откровенно уповать на грубую силу и мало считаться с дипломатическими приличиями. Как заявит впоследствии один из римских полководцев царю Понта, «либо постарайся накопить больше сил, чем у римлян, либо молчи и делай, что тебе приказывают» (Плутарх. Марий. 31.5; об этом эпизоде см. ниже). Но ведь то же самое можно сказать об Александре Македонском, который без обиняков предлагал Дарию признать его, Александра, царем Азии, а в случае несогласия – сразиться. Иногда римляне признавали, что поступают вопреки общепринятым правилам, но всякий раз сваливали вину на отдельных магистратов. Однако любая попытка вооруженного сопротивления не имела в их глазах оправдания, какой бы обоснованной она ни была. Оборонительные мероприятия соседей трактовались как доказательство агрессивных планов – тому примером предыстория Третьей Македонской и Третьей Пунической войн.
Таким образом, речь шла не о какой-то особой, чрезмерной агрессивности Рима, а о том, что он оказался сильнее других и довел дело до конца. Ожидать, что римляне будут терпеть рядом с собой тех, кого могут покорить, было бы странно. Это, разумеется, не оправдывает их завоевательной политики, мрачными памятниками которой стали руины Карфагена, Коринфа и Нуманции, но позволяет лучше понять ее контекст.
Римляне не вводили для покоренных территорий единообразного режима – разные общины имели разный статус, а стало быть, неодинаковые права и обязанности. «Свободные» общины (civitates liberae) обладали внутренним самоуправлением, правом сбора пошлин, собственности на землю, чеканки собственной монеты, свободой от постоянных налогов в римскую казну и постоя войск и т. д. Однако они имели эти привилегии лишь по воле сената и римского народа и могли лишиться их в любой момент.[7] Зависимые общины (civitates stipendiariae) были обязаны регулярно вносить подати (трибут) и в случае необходимости принимать солдат на постой. В этих вопросах также не было унифицированной системы – одни должны были платить 1/10, другие – 1/20.[8] Да и собирали налоги по-разному – в одних случаях это делали сами общины, в других – откупщики. Все это многообразие свидетельствует, разумеется, не о бестолковой системе управления, а о гибкости римлян, последовательно проводивших в жизнь принцип divide et impera – «разделяй и властвуй».
Было ли римское завоевание благом для покоренных народов? Вопрос очень непростой, поскольку для однозначного ответа на него не хватает данных. Понятно, что сами боевые действия ничего хорошего с собой не несли, но в те времена войны происходили куда чаще, чем сейчас, и винить за это римлян можно не больше, чем прочие народы, – не они, так другие. А вот прекращение распрей между городами, племенами и странами, ставшее результатом римского завоевания, несомненно, было благом. То же можно сказать и о влиянии римской и наряду с ней греческой культуры на менее развитые племена. Единое политическое пространство способствовало развитию экономики. Конечно, римские наместники позволяли себе различные злоупотребления – вымогательство, незаконные поборы, конфискации предметов искусства и т. д. Однако преувеличивать масштабы подобных безобразий не стоит – аппарат наместников был немногочисленным, поскольку состоял преимущественно из их свиты.[9] Это обстоятельство, к слову сказать, способствовало сохранению автономии провинциальных общин. В городах, где не действовало римское право, римские граждане должны были подчиняться местным законам.[10]
