И.И. Вацетис — один из тех «военспецов, которые круто изменили свою судьбу, связав ее с властью Советов и ее армией. Будучи беспартийным, бывший полковник старой армии, присягнув на верность новой власти, честно и беспорочно служил ей, как подобает порядочному человеку. За годы этой службы И.И. Вацетис проявил свои лучшие качества организатора, педагога, ученого, воспитателя.
Вклад И.И. Вацетиса в военно-историческую науку достаточно большой. Это монографии, статьи, воспоминания. Не менее вложено им в развитие тактики, оперативного искусства, опыт планирования крупных армейских и фронтовых операций до сих пор не потерял своего значения. Вопросы тылового обеспечения действующей армии, также поднятые им, представляют значительный интерес. Остается добавить, что его ученики (слушатели Военной академии имени М.В. Фрунзе), успешно командовали соединениями и объединениями (дивизиями, корпусами, армиями и фронтами) в годы Великой Отечественной войны).
ИСТОКИ. НАЧАЛО РАТНОГО ПУТИ
В 1935 г. для командно-начальствующего состава Красной Армии были введены персональные воинские звания. Среди десяти лиц высшего комсостава РККА, которым присвоено звание «командарм 2-го ранга» был и профессор Военной академии имени М.В. Фрунзе, бывший Главнокомандующий всеми вооруженными силами Республики (1918–1919 гг.) Иоаким Иоакимович Вацетис.
Родился Иоаким Вацетис (до 1906 г. он носил имя Юкумс, сменив его на Иоакима перед поступлением в Академию Генерального штаба) в ноябре 1873 г. в семье батрака имения Нейгоф Гольдингенского уезда Курляндской губернии. Семья была многодетная: у Иоакима было четыре брата и три сестры. Когда он родился, отцу его было 37 лет. Один из братьев умер в семилетнем возрасте.
О годах детства и юности И.И. Вацетис вспоминал так: «С шести лет я начал борьбу за существование. К этому вынуждала бедность моих родителей, которые своим трудом не могли нас, семерых детей, прокормить. Благодаря этому я так рано столкнулся со множеством людей: бедных и богатых, ученых и неграмотных, хороших и скверных, окончательно испорченных.
Больше всего я завидовал тем, кто мог хорошо поесть, хорошо выспаться и хорошо одеваться. Вероятно, такого рода зависть проснулась во мне прежде всего потому, что я был лишен всех этих благ. Я видел, что дети богатых учились в городе, их возили туда на собственных лошадях, родители могли платить за ученье. Многие учились плохо, некоторые вовсе учиться не хотели, а их все-таки отдавали в гимназию, семинарию, принуждали учиться.
Я хотел учиться, я чувствовал, что способен усваивать преподаваемую премудрость, но мои родители не имели денег, и я был вынужден идти не этим путем, а путем житейским, ведущим прямехонько в батраки.
С самой ранней юности я сознавал всю несправедливость на земле и все обиды, которые терпели бедные люди.
Старшие братья тоже не хотели быть батраками и пошли учиться ремеслу. Я же работал и учился, мечтая стать сильным мира сего, чтобы помочь бедным людям лучше устроить свою жизнь.
Бедными и горемычными я считал батраков, с городской жизнью я совершенно не был знаком. Мне даже казалось, что простые люди в городах живут счастливо, что они богачи, дети учатся на равных с детьми богатых. Многие батраки — пожилые, семейные и неженатые парни — уходили в город, не желая быть батраками. Из города они приезжали в деревню гостить хорошо одетые, в штиблетах. Некоторым в городе повезло, они неплохо зарабатывали и пополняли ряды мелкой буржуазии.
В то время как батрацкая масса спасалась от невыносимого гнета, устремляясь в города, в свою очередь пролетариат из прибалтийских городов устремлялся в Россию, преимущественно к берегам Азовского моря и в Сибирь. Некоторые, наиболее предприимчивые представители городского пролетариата, уезжали в Южную Америку, в Бразилию, особенно это было заметно в девяностые годы»{1}.
Годы тяжелого батрацкого детства, перенесенные им тогда тяготы и лишения остались в памяти Вацетиса на все последующие годы. До мельчайших деталей он помнит свою жизнь в батрацкой семье, свой детский труд на барона: «Власть барона над батраками была безраздельно велика. Можно сказать, барон был для них всем. Человек начинался от барона, а батрак был лишь его рабочей силой, которую он покупал, выжимая все соки, а иногда забирал и жену и дочь, вводил право первой ночи. Серые бароны, т.е. мелкие земельные собственники из латышей, державшие по два-три батрака, в общем, обходились с ними человечнее в том смысле, что жалели все-таки в батраке рабочее животное, однако ничуть не заботились, чтобы батрак стал богаче, развитее, культурнее.
Батрак работал не только от зари до зари, а также и ночью. Для батрака не было ни праздника, ни отдыха, его никто не спрашивал, есть ли у него теплая обувь и шуба, чтобы выдержать поездку в дальний город в зимнюю стужу; может ли он уехать на неделю, когда его жена и дети лежат при смерти. Врача в таком случае никто не позовет.
Заработка моего отца не хватало на прокормление многочисленной семьи, и поэтому пришлось отдавать нас, детей, с малолетства по чужим людям, «к хозяевам», чтобы зарабатывать себе средства существования сельскохозяйственным трудом. Обыкновенно отдавали нас на лето от 23 апреля до 15 октября. Батраков нанимали на год, от 23 апреля до 23 апреля следующего года. Таким образом, в Прибалтике для батрацкого сословия существовал традиционный Егорьев день, сохранившийся до революции. 23 апреля по всей Прибалтике представлял собою день народной скорби: беднота переезжала в этот день от одного хозяина к другому, в надежде, что у нового работодателя будет лучше. В этот исторический день все транспортные средства хозяев, в особенности плохих, были заняты перевозкой скарба вновь нанятых батраков. У такого сорта «благодетелей» батраки менялись каждый год, и приходилось ездить за новыми через 2–3 волости. Восемь раз в течение восьми лет пришлось мне шагать 23 апреля к хозяину и 15 октября возвращаться домой с заработанным пайком, которого до следующего 23 апреля обыкновенно не хватало. По расценкам 1887 г., например, я, юноша 14 лет, заработал, в переводе на деньги, от 23 апреля до 15 октября около 13 рублей, на хозяйских харчах. Обыкновенно являлись дети от хозяев исхудалыми, так как нас кормили хуже, чем взрослых батраков. Отдавать детей к хозяевам считалось несчастьем. Этот вид эксплуатации детского труда существовал только для батрацких детей; дети разночинцев и горожан росли в иных условиях: у них было беззаботное детство, они посещали школу круглый год.
Батрак вынужден был мириться с тяжелой участью своих детей: он был беден, и его семья разделяла его участь бедняка. Он вынужден был отдавать своих детей с самого раннего возраста хозяевам для того, во-первых, чтобы они не голодали и, во-вторых, чтобы дать возможность им зимой посещать местную волостную школу; те батраки, которые своих детей не отдавали хозяевам, должны были платить за право обучения штраф — три рубля. Отдавать своего ребенка на лето вне своей волости батрак тоже не имел права; те, кто это делал, должны были платить штраф — три рубля. Такой порядок был заведен для того, чтобы разоренные баронами волости не лишались дешевых рабочих рук. Протестовать против таких рабских порядков было бесполезно, ибо в руках хозяев была мызная полиция и волостная тюрьма. Никакой протест не получал законного выхода. Поэтому напряженность глухого скрытого брожения среди батрачества росла от поколения к поколению, неоднократно давая взрывы, трактуемые при царизме как нарушение общественного спокойствия, караемые казацкими нагайками и тюрьмой.
