— Кто же мешает славянам исполнить свое предназначение?
— Есть Логос и есть Антилогос. Тот, кого мы называем Сатаной. Это не абстрактная фигура. Сатана персонифицирован во многих — и в Гитлере, и в Сталине. Он царствует во всех, кто принимает его зерно. Я бы сказал так: сыны Логоса — творцы, сыны Антилогоса — разрушители. То, что сейчас уничтожается экономика Украины, — работа Сатаны.
— Но Сатана тоже ведь заинтересован в какой-то стабильности, чтобы всем этим править…
— Сатана заинтересован в том, чтобы человек погряз в вечном желании что-то иметь и не стремился к беспредельности. Иметь колбасу, вождя, вещи. Стань рабом, говорит искуситель, и я дам тебе все: доллары, хату или, на худой конец, — тюрьму, где гарантирована стабильная кормежка. Царь тьмы покупает души за золото. Ведь что такое душа? Это и есть сдвиг, устремление в беспредельность. Христос учит; "Стройте не на песке, а на камне". Камень — это дух, а песок — нечто зыбкое. Но мы не слышим его наставления, прикипая к материальному.
"Сукин сын" в зеленом пиджаке. Из Киева — в Галич
— Перейдем к вашему лагерному опыту. Что вам "пришили" в 1949 году? За что посадили?
— Это случилось на открытом партийном собрании в театре имени Франко, где я тогда работал. Поскольку в то время Сталин провозгласил, что космополиты — враги Советского Союза, их везде находили и уничтожали. Отыскали и в нашем коллективе. Слова попросил народный артист Добровольский и ну поносить своего же друга: дескать, он такой-сякой, не патриот… Меня это удивило. Вот и влез поперек батьки. Встал и рубанул сплеча: "Я совсем еще зеленый (кстати, костюм на мне был травянистого цвета) и опыта не имею жизненного, но мне больно смотреть, как вы, такие маститые, своих вчерашних товарищей поливаете грязью. Как это понять? Вы же выходите на сцену, Шекспира играете, наших классиков, и показываете какие-то примеры. Нельзя же так… Мы же от вас будем перенимать вашу трусость". Милютенко, — он тогда председательствовал, — меня одернул: "Ну не надо, не надо про это… Давайте про другое… "
— Милютенко — это кто?
— Народный артист, покойный уже. "Ладно, — говорю, — тогда я выскажу некоторые свои соображения по поводу работы в театре". И напомнил, как ставили в театре пьесу Ивана Франко "Украденное счастье". Есть там персонаж такой — корчмарь Лейба. Это же элементарные вещи, что монополия насчет выпивки принадлежала евреям. Скажем, гуцулы шинками не занимались. И вдруг мы видим на сцене: заменили Лейбу каким-то гуцулом. Я говорю: "Зачем корежить наследие великого Франко? Никто же не разрешал классика переписывать". Поднимается Гашинский, тоже народный артист впоследствии: "Вы разве не знаете, что это приказал Лазарь Моисеевич?" Я отвечаю: "А что, Иван Яковлевич уполномочивал Лазаря Моисеевича исправлять его пьесы?" И тут меня понесло — знаете, бывает такое… Я говорю: "Даже если бы Иосиф Виссарионович приказал менять классическое наследие, вы бы не спешили выполнять — есть ведь и авторское право". Тишина мертвая. Аркадий Гашинский: "Вы с ума сошли! Сталин — гений!" Я не выдержал: "Для одних, может, и гений, а для других — дурак". Ну, тут уж подхватились все. Латынский, директор театра, закричал: "Требую прекратить! Это бандеровское выступление!" Поняв, что заехал не туда, я сел, Сделали перерыв. Ко мне подошел Сергиенко, народный артист: "Сашко, уезжай из Киева. Латынский только что звонил в МГБ (Министерство государственной безопасности) и рассказал о том, что здесь произошло". — "А что произошло?" — пожимаю плечами. "Ну твое дело. Я тебя предупредил. Беда будет".
— И вы вняли совету?
— Чуть ли не на следующий день выехал в Западную Украину, в город Галич. Там мне удалось устроиться ответственным секретарем местной газеты. Полгода еще работал. А тем временем МГБ дело закрутило: начало собирать на меня материал. Очень легко собрало. И знакомые, и студенты, и писатели, и художники охотно подтверждали: да, Бердник — антисоветчик, да, он критиковал Маркса, говорил, что колхозный строй — это рабская система…
— Написали на вас даже те, от кого вы не ожидали?
— Абсолютно! Друзья, с которыми выпивал, в "Кукушке" сидел. Кагэбисты всех, с кем я накоротке был, вызывали и говорили: "Надо этого сукина сына посадить. Что вы можете сказать о нем, как об антисоветчике?" — "Да, да. Он сукин сын!" — подтвердили все.
Явление Христа накануне ареста. "Глаза нахальные, уши треугольные"
— Как, интересно, вас арестовали? — Снится мне накануне сон. Стою под горой, а с горы спускается облако. Раскрывается, и выходит оттуда Христос в терновом венце. Говорит: "Ну что ж, пора снова в дорогу". Я Ему: "Куда?", а он показывает: "Сюда". Смотрю — буреломы, скалы страшные, нагромождения всякие. Спрашиваю: "Зачем?", а он: "Иди, иди" — императивно так сказал и поднял руку, благословляя. Я повернулся и пошел. Проснулся, рассказал хозяйке, у которой квартиру снимал, про этот сон. Это было 22 октября 1949 года, в ночь на 23-е… Она всплеснула руками: "Ой, паночку, вас посадять. I буде вам велика скорбота". Я засмеялся: "За что?"
Пошел на работу. Вижу — машинистка, литредактор как-то сторонятся меня, говорят невнятно. Вдруг открывается дверь, заходит капитан госбезопасности. Вынимает пистолет: "Руки вверх!" — "Почему "руки вверх"? — спрашиваю. А он свое гнет: "Руки вверх! Буду стрелять!" Я похлопал ниже спины: "Сюда стрельни". Гэбист ко мне подскочил, лап-лап, — убедился, что оружия нет. Вытаскивает ордер на арест: "Читай". Читаю и узнаю, что, будучи ярым врагом советского строя, Бердник систематически занимался контрреволюционной пропагандой, направленной на свержение существующего порядка. Здоровенная такая бумага… Я возмутился: "Что это за чепуха?"… Вывели меня вниз, а там два автоматчика. И один из них оказался моим другом, с которым мы воевали в саперном отделении. У него глаза вылезли на лоб: "Сашко, це ти?"
— Вы фронтовик?
— Да, в 44-м пошел добровольцем, а в 46-м демобилизовался по ранению.
— И через три года ваш фронтовой друг повел вас под дулом автомата…
— Капитан приказывает: "Пошли. Руки назад". А я: "Э, нет", — и демонстративно сунул кулаки в карманы. Люди, встречая, думали, что бандеровца арестовали, и говорили: "Слава Україні!"
Привезли меня в Станислав. Стал тюремщик записывать мои особые приметы. И любопытно, и смешно. Смотрит на меня и выводит: "Рост выше среднего". А я как-никак два метра…
— В кого вы такой?
— И в отца, и в деда… Но для чекистов высокий рост — это уже какое-то нарушение. Поэтому и корректирует по ходу… "Лоб низкий", — отмечает, хотя у меня высокий лоб. "Губы тонкие", — тогда как рот у меня был и остался крупным. "Глаза нахальные", — пишет… Ну, может, потому, что я прямо на кагэбистов смотрел, а они привыкли, что перед ними глаза опускают. "Нос толстый, уши треугольные", — почему, не знаю, но именно — "уши треугольные". Я слушал и улыбался.
