Чтобы в полной мере прочувствовать метаморфозы, произошедшие с хором в дальнейшем, рекомендую посмотреть видеоверсию того «консерваторского» выступления. Его отсняли для истории, и многие фрагменты фильма выложены на «ютюбе». Некоторых аксакалов нынешней «арт-группы» Турецкого в этом кино, возможно, родные мамы не сразу узнают. А те зрители, кто открыл для себя Кузнецова, Александрова, Тулинова, даже Турецкого, лишь в «нулевых», вообще удивятся не по-детски. Команда, приучившая сегодня своих поклонников к динамичным, стилистически емким, мюзик-холльным шоу, с подвижными, элегантными солистами, «живым» инструменталом, легким конферансом, красивыми декорациями, 17 лет назад стояла на сцене, почти не шелохнувшись, в однотипных лапсердаках, и проникновенно пела, с партитурами в руках, тот единственный, духовно-академический репертуар, которой считал музыкой Рудольф Баршай. Впрочем, какой заряд исполнительской удали накоплен у этих «гнесинцев» в «самом расцвете сил» легко угадывалось, когда они взбадривали и консерваторскую (читай — консервативную) аудиторию, например, еврейской темой «A glassele L'chaim». В артистизме солистов, во вмиг обретавшей иной кураж дирижерской манере Михаила, уже проступали очертания того «Хора Турецкого», что станет уникальным явлением отечественной эстрады. Но до всероссийского триумфа проекта оставалась еще минимум пятилетка. И начать ее коллективу пришлось с разделения на два состава и временной эмиграции одного из них. «Семеро смелых» во главе с Турецким, взяв с собой жен и детей, вновь полетели через океан. Теперь уже обустраиваться в Америке основательно.
11 глава
Миссия во Флориде
Чаще всего, в первой половине 1990-х, Турецкому сотоварищи доводилось выступать в Майами. «Там на нас „подсели“, — с удовольствием вспоминает Михаил. — Как-то на одном из наших концертов появилась обаятельная девушка, пианистка Марта Клионер. Сейчас она известный импресарио, привозящий в Штаты русских артистов, а в тот момент занималась репетиторством и хорошо ладила с местной еврейской общиной. Мы познакомились, и Марта привела меня в общинный центр „Temple Emmanu-El“. Фантастический храм, огромный, красивый. Я любовался людьми, которые туда приходили. Они никого не делили на своих и чужих, по национальному, религиозному или какому-то еще признаку. Там чувствовалась позитивная атмосфера, пригодная для созидания. Но не хватало чего-то централизующего, того, что привлекало бы в „Temple Emmanu-El“ еще большее число „прихожан“. Скажем, в центре исполнялась какая-то музыка, но на весьма посредственном уровне. Я намекнул Марте, что мог бы сделать так, что количество публики в этой синагоге довольно скоро увеличится вдвое, что из множества общинных центров во Флориде люди станут выбирать именно „Temple Emmanu-El“ и некоторые из них, помимо простого посещения храма, будут вкладывать средства в его поддержку и развитие.
Она в том же ключе пообщалась с главой общины Артуром Баром. Сказала ему: „Ты станешь знаменитым, если Турецкий с компанией начнут регулярно петь в твоем центре. Богослужений такого класса в американских синагогах еще не было. Это высокопрофессиональные музыканты. Они приедут сюда, и все изменится, они поднимут здесь музыкальную школу“. Бар поразмыслил и предложил нам сезонный контракт на 100 тысяч долларов: с сентября 1995-го по лето 1996-го».
Штатовский ангажемент показался Михаилу привлекательным. У хора уже «начались пробуксовки со средствами». Деньги от «ЛогоВАЗа» поступать перестали, а стабильной, коммерческой работы в России не было. «Что ждет нас дальше, мы не понимали, — поясняет Турецкий. — Поэтому контракт с „Temple Emmanu-El“ выглядел единственной реальной возможностью сохранять коллектив на плаву. При этом мне казалось, что предложенный нам гонорар не позволяет вывезти в США весь хор, к тому же в полном составе мы там будем не достаточно мобильны. Решил взять с собой семь человек: Владимира Аранзона, Мишу Кузнецова, Владика Васильковского, Валентина Суходольца, Леню Бара, Женю Кульмиса, Валентина Дубовского… Кто поедет, кто останется, определяли полюбовно. Не все ведь и хотели ехать. Кого-то в России удерживали серьезные „якоря“. Того же Дубовского пришлось „уламывать“, но он был важным звеном, аранжировщиком, и я знал, что он мне там потребуется. С ним мы заключили дикое соглашение, последний пункт которого звучал так: „В случае смерти исполнителя организатор поездки обязан за свой счет доставить тело усопшего на родину“. Я сказал ему: „О'кей. Если понадобится — доставлю“.
Фактически мы отправились в эмиграцию. Кто-то поехал с женой, кто-то с невестой, кантор Аранзон со всей семьей — супругой и двумя детьми. Я — со своей мамой и дочкой Наташей. На 100 тысяч долларов нам предстояло прожить год. В эту сумму входила и покупка авиабилетов, оплата виз. В общем, „на круг“ сумма отнюдь не огромная. 15 тысяч я отдал Аранзону, по 10 остальным участникам группы и примерно „тридцатник“ оставил себе».
В Майами «мобильная группа» Турецкого разместилась в съемных комнатах одного дома. Жилье Михаила называлось «Динамо» — в честь станции метро, возле которой находилась московская квартира его родителей. «Апартаменты» остальных музыкантов тоже именовались с ностальгической, географической привязкой. «Эмигранты» встраивались в образцовый американский быт, осваивали английский язык, расширяли сферу своей профессиональной деятельности и укрепляли «матчасть».
«Месяца через два после приезда в Майами мы купили приличные микрофоны, собственный пульт, — говорит Турецкий, — стали потихонечку вводить в наш репертуар музыкальные инструменты, записывать „минусовые“ оркестровые фонограммы. Делать немножко эстрадную программу, чтобы выступать на чьих-нибудь днях рождения. В синагоге мы исполняли все, что там было необходимо, но потом могли от кого-то из посетителей „Temple Emmanu-El“ или наших знакомых получить заказ на „частный“ концерт с другим репертуаром. В общем, начали создавать свое маленькое шоу, из которого впоследствии и выросла „арт-группа хор Турецкого“. На клавишах играли все наши солисты, на скрипке — Леня Бар, на гитаре — Валентин Дубовской. Раз в месяц, на несколько дней, я летал к российской части хора, чтобы выплатить им зарплату из тех сумм, что мы зарабатывали в Америке. Ребята, оставшиеся в Москве, продолжали репетировать и петь на службах в московской синагоге, но делали это фактически бесплатно».
Терять московскую часть коллектива Михаилу совсем не хотелось, отсюда те старания, которые он прикладывал, чтобы удержать оставшихся на родине солистов в своем проекте. Возглавлял ту группу Алекс Александров, доверие к которому Турецкий и после истории с «бруклинским письмом» не утратил. Алекс, считавший маэстро «вторым отцом», никаких сепаратных действий в отсутствии шефа не предпринимал. А вот опасавшийся скончаться на чужбине Дубовской, по возвращении домой, попытался с Турецким конкурировать. «Он затеял проект на подобии моего хора, — вспоминает Михаил. — Взял трех девочек, трех мальчиков и целый год в своей квартире с ними репетировал. Но ни во что это не развилось. Группа просуществовала совсем недолго и распалась. По иронии судьбы, Дубовской даже предлагал мне ознакомиться с их материалом, чтобы я, видимо, что-то полезное ему посоветовал. Чем он думал — не понимаю? Решил, что у меня есть связи, и я возьмусь этот проект как-то раскручивать. Смешно. Какой мне смысл?
