Было получено приказание направить полк к станции Александровской, погрузиться в поезд и вернуться в Петроград. Уже в темноте шли мы по Измайловскому проспекту и какие‑то люди приветствовали полк как победителей.
Я попрощался со своими друзьями и вернулся в гостиницу. С этого дня служба моя кончилась. Я не занимал в запасном полку никакой должности, числился в распоряжении командира полка, но в полку на днях должны были производиться перевыборы командного состава, и все мы, офицеры полка, находились, собственно, в неопределенном положении. Большинство старших офицеров, и я в том числе, не хотели быть выбранными и вообще продолжать службу, подчиняясь новой власти.
С этого времени я перестал себя чувствовать прежним человеком и вскоре ушел в подполье. С момента возникновения новой власти возникла и борьба с ней, борьба совершенно неорганизованная и. никем не возглавляемая.
Сопротивление большевикам было инстинктивным, неприемлемость их власти — очевидной, а борьба с ними, залившая кровью всю Россию, уже в тот момент сознавалась неизбежной. Шли аресты, начинала свою кровавую работу чека, но банки еще работали, магазины торговали остатками своих товаров, и выходили еще оппозиционные газеты.
Некоторое время я жил у отца, в «Астории», но скоро всем жившим там было предложено покинуть гостиницу, так как она предназначалась для будущего Учредительного собрания. Отец взял скромную меблированную комнату на Бассейной улице.
Руки мои очень болели, и нужно было подумать о лечении. Я обратился во врачебную комиссию для раненых и был определен в госпиталь. При содействии друзей я мог сам выбрать больницу, где было место. Госпиталь этот был основан графиней Карловой для раненых офицеров в ее особняке на Фонтанке.
С полком всякая связь прекратилась. Там шли выборы командного состава, митинги и полный развал. Наступал новый период моей жизни и деятельности.
Единственным связующим звеном с моим полком был мой денщик, время от времени приходивший ко мне и приносивший новости. Солдат этот, очень мне преданный, сыграл большую роль в этот период моей жизни, и все мои дальнейшие решения были связаны с его советами. Но это заслуживает особого повествования.
В. Лисенко [59]
КОНЕЦ ОДНОЙ БАТАРЕИ [60]
С моим командиром батареи Михаилом Михайловичем Киркиным я был знаком еще до войны. Он был женихом моей соученицы в музыкальном училище города Житомира Марианны Эразмовны Кандыба. Хотя наше знакомство и было только шапочным, я был все же очень рад, когда по окончании Николаевского артиллерийского училища попал по воле судеб под его командование. Человек он был очень добрый, вежливый со всеми, до последнего солдата, а его храбрость и благородство я оценил впоследствии, во время войны и революции. Единственный его недостаток заключался в том, что он заикался. Поэтому, когда мы получили известие о «бескровной революции» и об отречении Государя от престола, он просил меня, только что окончившего университет юриста, сообщить об этом нашим солдатам и объяснить им значение происшедшего.
Мы, на фронте, сознавая нашу ответственность, относились к этой катастрофе не так легкомысленно, как это было в тылу, и не радовались беспечно «свободе», свалившейся на Россию. Перед фронтом солдат я сказал поэтому, что безумно устраивать революцию во время войны и что не может быть свободы всякому поступать так, как ему вздумается, когда Родина в опасности, и что всякий русский должен продолжать исполнять свой долг, где бы он ни находился.
Солдаты молча выслушали мою речь и молча разошлись. Я спросил потом телефониста Шевченко, самого интеллигентного из наших солдат, как они приняли мою мысль. Он ответил мне, что все поняли всё, но были только удивлены, что слышали это от меня, которого они считали раньше «социалистом». На мой вопрос, откуда солдаты это взяли, Шевченко сказал, что, когда мы вышли на фронт, я хотел будто бы жить с солдатами в землянках для орудийных номеров.
— Что же они все‑таки думают? — спросил я у Шевченко.
— Номера, запасные из полтавцев, сказали, что вы говорили правильно, а молодежь, разведчики, говорят: «Посмотрим, что дальше будет!»
История с земляками случилась в Галиции, под Станиславовом, где мы стали на позицию возле одной деревни. Заведующий хозяйством реквизировал для меня одну хату, а бабы–галичанки подняли такой вой, что я решил ночевать с орудийными номерами, чтобы не стеснять мирное население. Но когда я пришел в землянку, там не оказалось ни одного солдата, а фельдфебель Гора сказал мне, что мое присутствие стесняло бы солдат. Так мое «хождение в народ» и кончилось, бабы же, получив две «трешки», быстро успокоились. Потом не только офицеры, но и все солдаты жили по хатам, и один из них даже женился на местной галичанке, так как в деревне этой мы простояли довольно долго.
На первых, после революции, порах «дальше» ничего не произошло. Фронт держался, но однажды немцы нащупали нашу батарею на позиции, которая была нам указана штабом, и зверски нас обстреливали в продолжение восьми часов. Первой же бомбой был тяжело ранен Шевченко, сшиблены два перископа и разбиты щиты. Следующей же ночью мы перевезли батарею на другую позицию, которую уже выбрали сами.
Началась подготовка к «наступлению Керенского» [61]. Навезли массу артиллерии, тяжелой, мортирной и легкой, огромное количество снарядов и принялись долбить днем и ночью Дзике–Ланы, превратившиеся за время бездействия после отречения Государя в настоящую крепость с крытыми траншеями, убежищами, казематами и т. д. После 10–дневной подготовки гора была совершенно изрыта снарядами и началось «наступление». Наша пехота свободно заняла два ряда траншей противника, вывела из казематов оглушенных австрийцев и… остановилась. Тут‑то и сказалась «свобода». «Свободные» воины остановились перед третьим рядом траншей и начали митинговать, решая, что делать дальше, слушаться ли начальства и идти ли в дальнейшее наступление. Операция, в общем, была сорвана, а дней через десять немцы подвезли подкрепления и перешли в наступление сами. Так кончилось это знаменитое наступление, и весь фронт начал постепенно сползать на границу 1914 года между Россией и Австрией. А наш степенный фельдфебель Гора, до «свободы» беспрекословно исполнявший все приказания, заявил мне, что нам не надо «ни анексиев, ни контрибуциев, и стало быть, воевать незачем».
Пропаганда сделала свое разрушающее мораль дело, личная ответственность каждого сменилась решениями толпы солдат на митингах, руководимых опытными агитаторами, приказом номер 1 офицерство было лишено всякой власти, и начался повальный отъезд в тыл. Уехали заведующий хозяйством поручик Иордан, Георгиевский кавалер Николаев, старший офицер Крашенников — после того как солдаты хотели отобрать у него оружие. Уехал в штаб армии и фронта за получением инструкций капитан Киркин, исчез командир дивизиона полковник Дроздов.
