Об отношении с Востоком Сталин говорит, что, только что освободившись от татарского ига, Иван Грозный торопился объединить Россию, с тем чтобы стать оплотом против возможных набегов татар. Астрахань была покорена, но в любой момент могла напасть на Москву. Крымские татары также могли это сделать.
«Сталин. Демьян Бедный представлял себе исторические перспективы неправильно. Когда мы передвигали памятник Минину и Пожарскому ближе к храму Василия Блаженного, Демьян Бедный протестовал и писал о том, что памятник надо вообще выбросить и вообще забыть о Минине и Пожарском. В ответ на это письмо я назвал его «Иваном, не помнящим своего родства». Историю мы выбрасывать не можем...»
О плановой экономике в искусстве:
«Эйзенштейн говорит о том, что было бы хорошо, если бы с постановкой этой картины не торопили. Это замечание находит оживлённый отклик у всех.Сталин. Ни в коем случае не торопитесь, и вообще, поспешные картины будем закрывать и не выпускать. Репин работал над «Запорожцами» одиннадцать лет.Молотов. Тринадцать лет.Сталин (настойчиво). Одиннадцать лет».
Плохо я себе представляю трёх наших последних президентов, так свободно говорящих об истории и искусстве.
<...>
20 февраля, понедельник
В совершенном унынии от дня за столом и компьютером, уже после шести пошёл в фитнес-центр. Это всегда поднимает мне настроение. Все борются: молодые люди — за пляжную красоту и уверенность мышц, девушки — за стройность, пожилая негритянка, спускающая пятый пот на беговой дорожке,— за своё здоровье, старые люди — за возможность умереть внезапно и без болезней. Полтора часа в спортивном зале как-то почти меня привели в порядок, и я уже, после душа и раздевалки, остывая, сел в холл, почитывая своего вечного Холмса, как на телефон пришло сообщение от Миши Тяжева: «С. Н., в «Новой газете» напечатана рецензия на ваши „Дневники“». Я перезвонил Мише, он работает, вернее — подрабатывает, в театре — сидит в гардеробе и иногда в массовках выходит на сцену. Миша говорить не мог. Тут же позвонил С. П., постоянный читатель этой газеты. Газета у него была, его дом рядом, я зашёл. Ждал я всего, чего угодно, но уж не добра...
Сразу скажу: ничего подобного в жизни я о себе, пожалуй, и не читал. В принципе, я всегда мечтал о такой рецензии, о такой точности и таком проникновении в материал, о такой филологической добросовестности. Недаром совсем недавно я обратил внимание на то, как добросовестно Захар Прилепин отбирает и с каким блеском рецензирует книги в «Новом мире». Именно он и является автором этой рецензии на «Дневники». И вот опять, по поводу совсем недавно написанного — о нашей литинститутской системе: во время встречи с губернатором Костромы я увидел Ваню Волкова, о стихах которого так замечательно писал Захар. Ваня, совершенно изумительный поэт, ведь тоже не окончил Лита.
Но ещё до того, как я пришёл к С. П., потому что терпеть до завтра мне было совершенно невозможно, позвонил Женя Сидоров. Рецензию он уже прочёл. Женя — аналитик, человек не только тёртый в литературе, но и чрезвычайно опытный. «Это чрезвычайно для тебя важно, это взгляд писателя другого поколения. Притом писателя чрезвычайно популярного и востребованного молодыми».
Выписываю не самое комплиментарное, а наиболее полезное и новое для меня. В конце цитаты будет суждение о Сети. Как точно!
«Согласен я или не согласен с точкой зрения Есина (а я, как правило, согласен), безусловно одно: эти дневники станут одним из наиважнейших свидетельств о наших днях. При том, что никаких сенсаций и сплетен о тайных интригах тут нет вовсе.Я сам читаю уже, наверное, том восьмой или девятый, наверняка знаю, что ничего оглушительно нового не узнаю, когда прочту очередную есинскую «летопись» за год,— и, тем не менее, меня не оторвать от этого чтения.Но почему?Я вот сказал: ничего нового не узнаю,— но, с другой стороны, что мы такого нового узнаём, когда судорожно листаем бесконечные перекрёстные ссылки Сети? Что от этих знаний остаётся спустя неделю, день?То, что я знал о себе сам и что давно принял за установку, прочитав подобное в дневниках Гиппиус,— большое запишут и без вас.Есин подходит к временам с какой-то другой стороны. Явно неглупый человек поставил себе задачу не мыслить глобально — и такой подход вдруг открыл что-то, до сих пор не сформулированное никем.«Я пишу не дневник, а летопись обывателя»,— признаётся Есин.Тут нет никакого кокетства — несмотря на то, что слова эти произносит автор многих романов (как минимум один из которых, «Имитатор», имеет статус культового), лауреат премий, председатель жюри кинофестивалей, до недавнего времени ректор Литинститута и прочая, и прочая.Что такое, в конце концов, дневники Пришвина или Чуковского — которые вдруг осветили самую важную и страшную часть XX века совсем иначе, чем до этого литература и публицистика? Это именно свидетельства не столько участников событий, сколько наблюдателей, которые, как им самим казалось, находились на кромке истории.Но выясняется, что с этой кромки многое видно куда лучше. В деталях скрывается не только дьявол, но и дух».
А теперь мне надо объяснить, почему я занимаюсь таким цитированием, которое очень похоже на самовосхваление. Я не принадлежу к какой-нибудь мафии, к кружку литературных единомышленников, которые, расталкивая всех, продвигают только своих. Я не стараюсь и не умею занять себя в политике, чтобы, подобно Акунину, Быкову или Улицкой, получить то «паблисити», которое создаёт видимость славы и так помогает в книжной продаже. У меня нет ни детей, ни близких, которые со временем будут шевелить мои рукописи и пытаться отыскать справедливость. Я обо всём должен позаботиться здесь и сейчас.
«Есин нашёл (придумал? создал?) очень сложный интонационный рисунок для своих дневников.Привычных дневниковых примет в виде бесконечного сведения счетов с друзьями и недругами (с друзьями — чаще), откровенной злобы и неустанной мстительности (привет и поклон Нагибину, хотя не только ему), самотерзания и тайного самолюбования — всего этого у Есина вроде бы и нет.Вроде бы... Потому что ирония, сарказм, раздражительность — всё это присутствует, но будто бы на пятой горизонтали. Тяжкое, неприятное, горькое — всё это, как лекарство, почти без остатка растворяется в тихой интонации.Есин откровенен, но не навязывает читателю свои откровения. На какие-то потайные вещи он время от времени намекает — и этого внимательному читателю оказывается достаточно. Хорошая, умная недоговорённость — главная отличительная есинская черта.При том, что вовсе нет ощущения, что автор «Дневников» боится кого-то обидеть.Он не сводит счёты, но и не строит ни с кем отношений. Какие ещё отношения? Такая длинная жизнь за плечами, поздно уже начинать, надо было минимум на полвека раньше...«Сейчас мы уже завидуем не славе и удачливости, а тому, где кого похоронят»,— походя роняет Есин.В «Дневниках» Есин не беседует с потомками — мы видим тут полное отсутствие пафоса. Нет ссылок на свою прошлую правоту — и вообще лобовой, чванливой уверенности в собственной правоте. Нет смакования своих былых и недооценённых (или оценённых) заслуг. Ненавязчивая афористичность, словесная жестикуляция, еле заметная — и оттого ещё более точная».
