Ване показалось хорошим знаком то, что Строгановы были его земляками и простыми крестьянами, и мальчик возмечтал увидеть самого графа Строганова, основателя школы.
Граф Сергей Григорьевич Строганов был тогда уже в опале. Будучи попечителем Московского учебного округа, он не поладил с министром народного просвещения графом Уваровым и отказался от попечительства. Николаю I это не понравилось. От попечительства он Строганова освободил, но уже до конца жизни графа не жаловал. Даже близкие друзья Строганова перестали из предосторожности с ним знаться. И чтобы меньше попадаться на глаза императору, Сергей Григорьевич переселился окончательно из столицы в Москву, уединился и вплотную занялся изучением древнерусского искусства, которым интересовался уже давно. И в 1849 году, когда Ваня Голышев приехал с Владимирщины в московскую Строгановскую школу, Сергей Григорьевич Строганов отправился во Владимир изучать архитектуру Дмитриевского собора, памятника XII века. Он тщательно исследует его историю, сделает снимки внутренних и внешних частей архитектурного памятника, барельефов, орнаментов, стенной иконописи и вскоре издаст монографию о соборе. Затем поедет далее и будет подолгу жить в пятидесятые годы во Владимирской губернии. Иван Голышев станет учиться в Строгановской школе. Сначала он познакомится с трудами Строганова о владимирской архитектуре, и они подтолкнут его к археологическим изысканиям. А позднее граф Строганов и крестьянин Иван Голышев будут заниматься русской стариной в одном ученом обществе — истории и древностей московских, в котором Строганов председательствовал.
Находилась Строгановская школа в доме номер семьдесят один по Мясницкой улице. Раньше он принадлежал князю Салтыкову, теперь машинистам Бутенопам, но назывался по-прежнему домом Салтыкова. Это было большое двухэтажное аккуратное здание, с белыми круглыми колоннами у входа, с двумя флигелями. От улицы оно отделялось резной чугунной решеткой.
Лилье сам три года назад вышел из этих стен, поддерживал дружеские связи с надзирателем этой школы Христианом Ивановичем Гальфтером, который в годы его учения был просто преподавателем.
По широкой мраморной лестнице поднялись они на второй этаж, вошли в кабинет Гальфтера. Черный и длинноносый, как грач, надзиратель, сидя за столом, суровым взглядом окинул щупленькую фигурку Вани, взял из рук Лилье заявление Александра Кузьмича: «1849 года, июля 15 дня, я, нижеподписавшийся, даю сию подписку Господину Надзирателю Второй Московской Рисовальной Школы в том, что: определенного в помянутую школу сына моего Ивана Александровича Голышева обязуюсь не брать из заведения прежде окончания полного курса, в чем и удостоверяю свою подпись. Отец Ево родной мстёрский крестьянин Александр Кузьмин Голышев».
— Чем отец занимается? — спросил Ваню Гальфтер.
— Торгует, — ответил мальчик.
Потом надзиратель спросил, где и чему Ваня учился. Ваня, хоть и обмирал от смущения и страха, отвечал толково. Гальфтер смягчился, сказал, что примет его в школу, только сейчас — каникулы, занятия начнутся в августе.
Ваня испуганно посмотрел на Лилье, но тот взглядом заверил его, что ничего страшного, а когда они вышли на улицу, сказал:
— Поживешь у меня, чего мыкаться туда-обратно.
Схитрил Лилье со своей протекцией при устройстве Вани Голышева в Строгановскую школу. Принимали в нее без испытаний всех мало-мальски грамотных мальчиков с одиннадцати лет. Да еще и обязательство от родителей брали, что не сорвут те своего сына с учебы раньше времени, а это нередко случалось с детьми из бедных семей. Так что, приведи Александр Кузьмич сына в школу сам, его все равно приняли бы.
И совсем не из добрых побуждений вызвался Лилье помочь Александру Кузьмичу с устройством сына. Он сразу же впряг мальчика в свои дела, и с утра до вечера Ваня скреб полы, чистил сапоги и ботинки, бегал в лавку с поручениями Лилье и рабочих литографии.
В литографию Ваня сразу зачастил. Замирал перед литографской машиной, глядя, как рабочий вручную печатает картинки. Мальчику разрешали подержаться за деревянные ручки стана, класть листы под вал-пресс, а потом аккуратно складывать их стопами у стены.
Ваня брал оттиснутые листы с блестящей, непросохшей краской и рассматривал их. Баба Яга ехала на свинье, под картинкой было написано кривыми буквами: «Яга едет с крокодилом драться на свинье с пестом, да у них же под кустом скляница с вином». Ради смеха рабочие подсовывали мальчику картинки типа: «Плящущая девка» с подписью: «Перед мальчиками ходит пальчиками. Перед зрелыми людьми ходит белыми грудьми», — и хохотали, забавляясь смущением Вани.
Шестнадцатого августа в школе начались занятия. Ваня шел на первый урок принаряженный, взволнованный, но дождь попримял его костюм, забрызгал сапоги. Большинство мальчишек подбегали к подъезду школы босиком, неся сапоги под мышкой, и надевали их только на пороге школы, чтобы не замарать сапогами паркетные полы, а кое-кто делал это и из экономии.
Новеньких выстроили в зале. Директор-надзиратель Гальфтер держал перед ними речь о правилах поведения, а потом каждому ученику вручили Устав школы «Совет и привет добрым людям». К удивлению Вани, Гальфтер оказался очень маленького роста.
Первоклассники были разнорослые и разновозрастные. Некоторым ученикам Ваня дал бы все двадцать лет. И он не ошибался. Классы составлялись не по возрасту, а по успеваемости. И рядом сидели и одиннадцати-, и тридцатилетние, и даже женатые уже учащиеся, а в четвертом классе, как потом узнал Ваня, был даже шестидесятилетний старик.
Училась в школе в основном беднота, и эти ученики, их называли «неплатящими», не платили за обучение совсем. Но школа теперь не так благоденствовала, как в первые годы, и дети более или менее обеспеченных родителей уже вносили в школьную кассу свой пай (кошт) — девять рублей в год — на пособия и материалы, требующиеся для обучения. Ваня Голышев тоже платил девять рублей. Таких учеников называли «своекоштными».
В первом классе преподавали линейное рисование. Оно состояло в набрасывании линий и контуров. Рисовали много, и требования были очень строгие. Надзиратель школы Христиан Иванович Гальфтер как раз и вел этот предмет, а еще — натурное рисование деревянных фигур. Неприятным резким голосом он прочитал ученикам вводную лекцию, потом прошелся по рядам, раздавая для перерисовки оригиналы под стеклом, бумагу и карандаши. В школе использовался только черный карандаш, который менее других марок.
В классе стояла тишина, но Гальфтер все-таки на кого-то прикрикнул. Потом он сел за стол, который снова скрыл его небольшой рост, и стал зоркими глазками следить за тем, как работают ученики.
