Таковы были планы Кармалюка.
В этой попытке отойти от активной борьбы сказались его ограниченность и непоследовательность, которые были свойственны и многим другим крестьянским протестантам, выступавшим против крепостного гнета. Несмотря на то, что в это время Кармалюк пользовался большим влиянием в среде крестьянства, он не мог организовать широкие массы на борьбу за свои права. Он, подчиняясь общему движению, идет в другие места искать лучшей жизни.
Кризис крепостной системы в России — а значит, и на Украине — в начале тридцатых годов особенно обострился. Экономика крепостного помещичьего хозяйства Украины держалась в основном на торговле хлебом со странами Западной Европы. Из всех губерний тянулись в Одессу чумацкие возы, груженные отборной пшеницей для Франции, Англии, Испании и других стран. Но в конце двадцатых годов в этих странах принимаются законы, запрещающие ввоз хлеба. А на рынках тех стран, куда ввоз был разрешен, появляется дешевый американский и египетский хлеб. Потеряв рынок сбыта хлеба, помещики начинают заниматься скотоводством, для чего сгоняют крестьян с земли и отводят их пашни под пастбища.
Начинается усиленное строительство примитивных, лишенных элементарных условий для труда винокурен. В 1819 году на Подолии было около пятисот пятидесяти винокурен, дававших сотни тысяч «горячего вина». Каждое третье зерно перегонялось на водку. А крестьян, в свою очередь, помещики принуждали покупать — и только в их корчмах — этот «продукт» своего производства. Если у крестьянина не было денег, давали водку в долг, а потом с молотка продавали все его добро. И спасение крестьяне, лишившиеся земли и всех пожитков, видели в одном: в бегстве от мучителей своих.
Вернувшись от моря, Устим несколько раз говорил с женой. И она будто соглашалась уйти с ним. На зиму глядя, страшно было срываться с места. Но вот подошла весна, а Мария все тянула. И Устим понять не мог: передумала она или чего-то боится. Он не очень надоедал ей, так как за это время понял: не будет ему и там покоя. Не будет, потому что и там есть паны и исправники. Но раз уже дело начато, надо доводить его до конца. И он решил поговорить с Марией.
— Боюсь я, — отвечала Мария на все его доводы. — Мы и за село не выйдемо, як воны догонять нас…
— Не догонять!
— Догонять! Вси уже знають, що ты хочешь увезты нас. Мени сам справнык це казав.
— Мария, — ласково говорил Устим, обнимая ее за худые плечи, — ты ж казала, що на край свита пидеш за мною. Я рик блукав та мисця щукав. У меня там и жито посияно, и гроши за корову заплачены и хата в аренду прыговорена, и з людьми я там подружився так, що за кума у ных бував. Ну, що тоби ще?
— Справнык говорыть, що и там тебе пиймають и в Сыбир погонять. А що я буду робыты тоди одна? Тут хоть батько, браты, сестры. А там вси чужи…
Что Устим ни говорил, Мария твердила одно: и тут горько, но и туда, в чужие края, уходить боязно. А главное — она сердцем это чувствует — им не дадут убежать. Поймают. А что тогда будет, страшно и подумать. Ее тоже погонят в Сибирь, а дети по миру с протянутой рукой пойдут. Нет, лучше еще потерпеть. Подождать. Может, как-то оно все по-другому сложится.
— Пожыв бы ты тильки тыхо, — робко начала просить Мария, — не зачипав никого.
— Про це ты мене не просы! — вдруг посуровев, властно сказал Устим. — Я не терпив неправды и не буду терпиты! Я не прощав панам смертных обид своих и людскых и прощаты не буду!
— Цього я и боюсь, — еле слышно выдавила Мария то главное, что мешало ей уйти с ним. — Ты и там не стерпыш и почнеться все, як и тут.
Устиму нечего было возразить: он не мог обещать жене, что будет там безропотно ложиться под панские розги. Она сказала то, о чем и он не раз думал, что душой чувствовал: пока на свете есть паны, ему не будет покоя. У него пропало желание уговаривать ее.
Из Головчинцев в Литин прискакал нарочный с пакетом. В пакете был рапорт в нижний земский суд, в котором сообщалось:
«С 4-го на 5-е число настоящего м-ца, ночью, пришло неизвестных несколько человек, узброенных в пики, на дом шляхтича Павла Опаловского, жителя приселка Майдана-Головчинецкого. Прежде вызвали, дабы им отворили. А когда упомянутый шляхтич, не отпирал, то они повыбивали окна и двери, войдя в горницу, начали бить домашних и велели дать себе денег и ключи от приборов, то хозяин принужден был дать им все, лишь бы даровали ему жизнь.
Довольно, что забрали целого имения до полторы тысячи золотых составляющего, вывели у него же из конюшни пару лошадей, сложили все на возы и бежали… О чем экономия головчинецкая, донеся оному суду, просит помощи на такой разбой, ибо подобных нападений удобно надеяться можна на каждого из жителей, когда собравшиеся несколько десять разбойников не воровским образом, но явным разбоем нападают.
Дано в Головчинцах 6-го марта 1822 года».
А ровно через шесть дней из села Овсяников поступил рапорт: «Разбойники напали на хозяина Леська Базилицкого».
Хотя в рапортах прямо не указывалось на Кармалюка, но «по доходящим сведениям» суд пришел к заключению: это дело его рук. Была составлена комиссия из членов суда, которая открыла свое «присутствие в селении Овсяниках и приступила секретным образом производить следствие и розыск. А для нужных секретных россылок и разъездов вытребовала из дальних деревень верховую шляхту, кроме имеющихся ныне при земском исправнике Литинской инвалидной команды двадцати шести рядовых, которые також употребляются с подруки секретным образом для разведывания».
Короче: все силы уезда были приведены в боевую готовность. Во главе этого храброго воинства стал исправник Улович. Кармалюка он давно считал своим личным врагом. Три года прошло с тех пор, как Кармалюк вернулся из Сибири в его владения и не дает ему покоя. Осенью прошлого года сжег — второй раз! — винокурню пана Пигловского. Пан Пигловский еще после прошлого пожара запил с горя да вскоре и умер. А на пани Розалию муторно смотреть: высохла от постоянного страха, как мумия. Хлопы ее совсем распустились. Чуть прижмет какого — в глаза говорят: по Кармалюке, мол, соскучилась. Жена Кармалюка родила еще одного сына. Знать, он, разбойник, постоянно бывает дома. А спроси любого хлопа — божится, антихрист, что и не видел и не слышал.
Да не только хлопы пани Розалии обнаглели. И в других селах панов и слушать не хотят, Кармалюка же встречают, как батька родного. А он щедро платит им за это: одному на волов даст, другому — на корову. Деньги-то отнимает немалые. У одного Опаловского он хапнул более двух тысяч золотых. А корова всего каких-то двадцать рублей стоит. И летит молва: Кармалюк у богатых отбирает, а бедным раздает. Кто ж такого человека станет властям выдавать? Из загоновой шляхты, может, кто-то и указал бы, где он скрывается, так боятся: коль никакие замки его не держат, то вернется и отомстит, как отомстил пани Розалии и другим врагам своим. Покойнее не трогать его. А он, почуяв силу свою, и совсем уж ничего не боится. Опаловского так избил, что того и гляди богу душу отдаст. Базилицкий тоже чуть жив. И так напуган, что ничего толком добиться от него нельзя.
