Павел Фокин - Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 2. К-Р.

По случаю годовщины существования „Золотого руна“ в начале января был устроен банкет в „боярском“ кабинете „Метрополя“. Посредине, в длину огромного стола, шла широкая густая гряда ландышей. Знаю, что ландышей было 40 тысяч штук, и знаю, что в садоводстве Ноева было уплачено 4 тысячи золотых рублей за гряду. Январь ведь был, и каждый ландыш стоил гривенник. На закусочном огромном столе, который и описать теперь невозможно, на обоих концах стояли оформленные ледяные глыбы, а через лед светились разноцветные огни, как-то ловко включенные в лед лампочки. В глыбах были ведра с икрой. После закусочного стола сели за стол обеденный. Перед каждым прибором было меню и рядом подробный печатный отчет о журнале. Оказалось, что „Золотое руно“ дало убытку 92 тысячи рублей за первый год» (С. Виноградов. О странном журнале, его талантливых сотрудниках и московских пирах).

Живописец, график. Участник выставок Товарищества передвижников, «Союза русских художников», «Мира искусства». Живописные полотна «Ожидание новобрачных от венца в Новгородской губернии» (1891), «Потешные Петра I в кружале» (1892), «Московская улица XVII века в праздничный день» (1895), «Семья купца в XVII веке» (1897), «Русские женщины XVII столетия в церкви» (1899), «Свадебный поезд в Москве (XVII столетие)» (1901) и др.

«Андрей Рябушкин производил на меня необычайно симпатичное впечатление своей деликатностью. Средних лет, чуть рыжеватый, с задумчивыми глазами, он был чрезвычайно скромен. Глядя на его кроткий облик, сразу же думалось, что этот человек переживает какую-то сложную душевную драму.

…Рябушкин в то время очень много работал как иллюстратор. В погоне за куском хлеба он рисовал для „Нивы“ и „Исторического вестника“.

…Как иллюстратор Рябушкин сейчас известен сравнительно мало. А между тем этот замечательный художник давал иногда прекрасные рисунки. Во „Всемирной иллюстрации“ я хорошо помню его „Альбом былинных богатырей“, „Песенка спета“, „Сидение царя Михаила Федоровича в его государевой палате“ и др.» (И. Павлов. Моя жизнь и встречи).

«Его дар, ярко самобытный дар, проявился в нескольких картинах… где воссоздано им то, что никому, кроме него, не грезилось: повседневность допетровской жизни. Он подходил к старине, в которой отмечались его предшественниками по исторической живописи громкие события или патетические сцены, – со стороны интимного ее своеобразия, как истый любитель подробностей и жанровых черточек. Эти произведения… какие-то галлюцинации прошлого, самый дух древности русской в бытовых картинах XVII века.

Какая потеря для нашей живописи, что Рябушкин умер так рано…Прошло десять лет неудач и полуудач, сомнений в себе и страстного ощущения своей правды, и эта правда далась наконец как, может быть, никому из более знаменитых его сверстников, и остался, пожалуй, единственным итогом стольких усилий этот маленький холст Третьяковской галереи, сверкающий алостью парчовых женских нарядов, – поразительный документ, открывающий о России Алексея Михайловича во сто крат больше самого подробного сочинения по истории, и в то же время поистине видение художника, не реставрация, не постановка режиссера-знатока, даже не суриковская иллюзия, а сон-явь…Ведь нет ничего правдоподобнее художественной условности, когда художник искренен до конца» (С. Маковский. Силуэты русских художников).

«Рябушкин не только знает, во что одевались жены и дочери наших бояр XVII века; он знает, как они носили свои платья, как белились и румянились, как подвязывали на спине длинные рукава душегреек, как вплетали в косы разноцветные ленты, как складывали крест-накрест холеные руки, украшенные затейливыми перстнями, держа обрядово шелковые платочки с золотой бахромой. Все это он видит. Много писалось и до него узорных сарафанов и кокошников, иногда очень эффектно. Но кто из наших мастеров умел передать с такой законченностью характер надетого на древнемосковском человеке древнемосковского платья? Чтобы красиво написать старинные шелка и бархаты, не надо ничего, кроме технической виртуозности. Художник должен обладать высшим даром, чтобы вернуть этим бархатам и шелкам прежнюю жизнь, утраченный отпечаток времени и людей, – превратить старинную материю в старинную одежду. Рябушкин обладал этим даром. Он изображает русские одеяния так, точно видел их на московских людях… он передает не парадную внешность XVII века, но внутренний стиль эпохи – что-то восточное, тесное, обрядовое, теремное, что было в жизни наших прадедов» (С. Маковский. Страницы русской художественной критики. Современные русские художники. Рябушкин).