Эти слова Ли опять напомнили мне Евангелие от Филиппа, где было сказано: «Совершенный человек не только не сможет быть схваченным, но не сможет он быть и увиденным. Ибо если он будет увиден, его схватят».
Наши встречи и беседы прояснили для меня многое, но далеко не все. И мне опять, как и во времена подготовки к печати первой части его записок, чтобы сверить свои впечатления от общения с Ли, захотелось поговорить с кем-нибудь из тех, кто знал его в зрелом возрасте, несмотря на появившееся у меня подозрение, что всю свою жизнь он прожил в полном духовном одиночестве, не испытывая потребности в близком общении с кем-либо. Лишь одно имя не безразличного ему человека появилось на исписанных им страницах — этого человека он именовал Мишей, и получалось, что Миша мог быть в определенной степени посвящен в его личные планы или в некоторую их часть, и, кроме того, как-то связывал его с Туркестаном. Адрес человека, носившего имя Михаил, я случайно обнаружил на обороте одного из листов в записках Ли. Судя по этому адресу, Михаил жил в Днепропетровске, что также соответствовало ориентирам, приведенным во второй части его жизнеописания. Вскоре после моей находки другие дела привели меня в Днепропетровск, и я решил попытаться встретиться с Мишей, но оказалось, что опоздал: Михаил, по словам соседей, скончался в 1997 году, а на улице в это время уже начинался двадцать первый век. И в квартире, где, вероятно, не однажды происходили его встречи с Ли, жили другие люди, ничего не знавшие о ее прежнем обитателе и его гостях. Окна этой квартиры выходили на набережную. Я прошел туда, к голубой ленте Днепра, сел на скамейку, повернувшись лицом к дому, и попытался представить себе не очень далекое прошлое, связанное с пребыванием Ли в этом малом уголке его полупризрачного мира. Задумавшись, я просидел там, пока не стемнело, и в интересовавших меня окнах зажглись огни другой жизни.
Таким образом, в мире живых из близких Ли людей оставалась, по-видимому, одна лишь Рахма. Но Ташкент, где ее, конечно, можно было бы разыскать, поскольку даже там женщин — докторов математики было не так много, находился за тридевять земель, отделенный от меня двумя огромными странами, дел у меня там никаких не было, а предпринимать столь дальнее путешествие ради своего любопытства, хоть и не совсем праздного, я не мог себе позволить по чисто экономическим соображениям.
Рахма, конечно, находилась в отдалении от повседневной жизни Ли в ее харьковские десятилетия и вряд ли могла бы прокомментировать многое из того, что с ним в эти годы происходило. Но она могла бы подсказать мне, каким образом она, связанная невидимыми нитями духовного общения с Ли, силами своего духовного двойника уничтожала всякую нечисть, порожденную силами Зла. Теперь я должен был попытаться разобраться в этом сам. Не зная и до этого момента не интересуясь биографиями Андропова и Черненко, я по доступной мне весьма скудной информации захотел определить, не наблюдалось ли что-нибудь общее и в определенной мере сверхъестественное в событиях, предвещавших кончину этих подонков. И, как мне показалось, нашел: оба они вступили на путь Смерти в тот момент, когда изволили с удовольствием поглощать пищу — Андропыч что-то остренькое в Афганистане, а Устиныч — в Крыму побаловался копченой рыбкой на берегу Черного моря. При этом никто из их сотрапезников не пострадал. Поскольку рядом с ними не было пророка Даниила, то неизвестно, появлялась ли на этих пирах «кисть руки», начертавшая слова: «Мене, мене, текел», и видели ли эти навуходоносоры во снах своих какие-нибудь кошмары, возвещавшие их скорое разрешение от бремени земного существования, но мое убеждение в Истине, лежащей в основе всего сказанного Рахмой на ее встрече с Ли в Санкт-Петербурге, упрочилось. В конце концов эти люди — Рахма и Ли — пришли в наш мир, чтобы творить Возмездие! Чему же тут удивляться?
На этом все свои дополнительные биографические изыскания прекратил и продолжил подготовку к печати второй части рукописи Ли. В ней, так же как и в первой, обнаружилось несколько отдельных, вполне завершенных рассказов Ли, но для публикации в качестве приложения к этому повествованию я выбрал лишь один из них — «Бумеранг», в котором ярче, чем в других, отразились представления Ли о Законе Неотвратимости Возмездия, внушенном ему свыше, и не приведи Господи, чтобы объектом Возмездия стало, в конце концов, все человечество, а к этому, вроде бы, идет.
2005
In my beginning is my end.
T. S. Eliot
В моем начале — мой конец.
Т. С. Элиот
Осенние сумерки скрыли убожество номера, расположенного в бельэтаже третьеразрядной бейрутской гостиницы, и лишь сполохи, порожденные игрой света и тени на экране телевизора, на мгновение освещали различные предметы скудной обстановки и лицо человека, погруженного в свои мысли и не обращавшего внимания ни на рекламу, ни на связанные с этой рекламой веселые интермедии.
Вдруг весь этот яркий поток иссяк, и на экране появился сидящий в кресле, на фоне пестрого ковра, человек в белых одеждах с черной повязкой на лбу. Ведущий представил его как шейха аль-Казима, руководителя организации Анва [1], сражающейся за освобождение Святой земли.
Уже само появление шейха на экране вывело постояльца этого гостиничного номера из его задумчивого оцепенения.
— Так ты теперь, оказывается, шейх! — сказал он вслух, не отрывая взгляда от аккуратно подстриженной густой черной с проседью бороды на смуглом лице, заполнившем экран, и от пронзительного взгляда больших черных глаз.
Тем временем шейх уже завершал свое довольно краткое выступление словами:
— И пусть весь этот легион пришельцев из северной страны не рассчитывает, что Святая земля когда-нибудь сможет стать родиной для них и их детей. Эта земля будет гореть у них под ногами, и не найдут они спасения ни на воде, ни в воздухе. У них лишь один выход — навсегда вернуться туда, откуда приехали, и чем скорее, тем лучше!
На экране снова замелькала реклама. Человек выключил телевизор и, подойдя к окну, распахнул его в темноту наступившего вечера. Вместе с неясным шумом города в комнату влился свежий воздух, пришедший с близких гор. Человек сделал глубокий вдох, и ему показалось, что в этом слабом дуновении он уловил благоухание лесов, рощ и садов, лежавших на обласканных легким ветерком пологих склонах.
— Шейх аль-Казим… Анва… — повторил он сам для себя недавно услышанные имена. — А что, может быть, стоит и навестить отважного шейха?
