(“город бурлил от избытка денег”, писал он), а такие “вершинные моменты”, он знал, всегда кратки. И он решил пойти на творческий риск: попробовать, переживая текущий момент, ухватить его, отказаться от исторической перспективы, сунуть нос в настоящее и занести его на бумагу, пока оно еще происходит. Если у него получится, думал он, то сегодняшние читатели, особенно ньюйоркцы, испытают радость узнавания, удовлетворение от возможности сказать себе:
да, так оно и есть, а в будущем книга оживит этот момент для читателей, родившихся слишком поздно, чтобы его пережить, и они скажут:
да, так оно, видимо, и было; да, так оно было. Если же у него не получится… ну,
там, где не может быть неудачи, не может быть и успеха. Искусство – всегда риск, оно всегда творится на грани возможного, оно всегда ставит автора в уязвимое положение. И ему нравилось, что это так.
По городу перемещался персонаж, которого он сотворил и похожим, и непохожим на себя. Похожим – в том, что он был такого же возраста, индиец по происхождению, человек с британским прошлым, переживший крушение семьи и недавно переселившийся в Нью-Йорк. Он хотел, чтобы читателю сразу стало ясно: он не имел возможности и не пытался писать об этом городе так, как мог бы о нем написать коренной житель. Он решил сочинить нью-йоркскую историю другого рода, тоже характерную: историю о новоприбывшем. Но он сознательно, чтобы отграничить героя от его создателя, сделал своего Малика Соланку отчужденным, лишившимся внутренних устоев брюзгой. Довольно-таки кислое отношение Соланки к городу, куда он приехал в надежде спастись, его разочарование в этом городе носит нарочито, комически противоречивый характер: его отталкивает то же, что и притягивает, он брюзжит по поводу того самого, ради чего оказался в Нью-Йорке. И Фурия, воплощение ярости, – не какое-то существо, преследующее Малика Соланку извне, когтящее его голову, а то, чего он больше всего боится внутри себя.
Саладин Чамча в “Шайтанских аятах” был другой его попыткой изобразить свое, так сказать, “анти-я”, и озадачивает, что в обоих случаях персонажи, которых он специально сделал иными, нежели он сам, были многими восприняты как простые автопортреты. Но Стивен Дедал не был Джойсом, Герцог не был Беллоу, Цукерман не был Ротом, Марсель не был Прустом; писатель всегда, как матадор, работает близко к быку, играет с автобиографией в сложные игры, но его творения интересней, чем он сам. Разумеется, все это хорошо известно. Но известные вещи люди склонны забывать. Ему приходилось уповать на то, что ясность наступит с годами.
“Землю под ее ногами” объявили победительницей по “евразийскому региону” в соперничестве книг, претендовавших на Писательскую премию Содружества. Лауреата по всем странам должны были назвать в апреле на церемонии в Нью-Дели. Он решил поехать. И взять с собой Зафара. После всех потерянных и временами злобных лет он вернет себе Индию. (Запрет в Индии на “Шайтанские аяты”, конечно, по-прежнему действовал.)
Перед вылетом из Лондона ему позвонил Виджай Шанкардасс. Полиция Дели из-за его предстоящего приезда очень сильно нервничала. Не мог ли бы он принять посильные меры к тому, чтобы в самолете его не узнали? Его лысина очень узнаваема; не мог ли бы он надеть шляпу? По глазам его личность тоже легко определить; не мог ли бы он надеть темные очки? Бороду тоже, конечно, надо будет прикрыть. Ему придется окутать подбородок шарфом. Жарко? Ну, ведь бывают же легкие хлопчатобумажные шарфы…
– Салман, – аккуратно проговорил Виджай, – здесь все страшно напряжены. Мне и самому довольно тревожно.
Он не знал, чего ждать. Как его встретят – гостеприимно или враждебно? Проверить можно было только одним способом.
Когда он вышел из самолета в Дели, ему захотелось поцеловать землю – точнее, синий ковер, устилавший пол телескопического трапа, – но он постеснялся делать это под бдительными взорами охранников, которых хватило бы на небольшую армию. Знойный день принял их с Зафаром в свои объятия. Они влезли в тесный белый “хиндустан ам-бассадор”. Кондиционер не работал. Да, он был дома.
Индия неслась на него со всех сторон. ПОКУПАЙТЕ ЛОВУШКИ ДЛЯ ТАРАКАНОВ “ЧИЛЛИ”! ПЕЙТЕ МИНЕРАЛЬНУЮ ВОДУ “ХЕЛЛО”! КТО ЛИХО ГАЗУЕТ, ТОТ ЖИЗНЬЮ РИСКУЕТ! – вопили придорожные щиты. Были и новые призывы: ЗАПИШИСЬ НА ORACLE 81. ВЫПУСКНИК, УЧИ JAVA! И, что красноречиво говорило об окончании долгой протекционистской эпохи, кока-кола, вернувшись, брала свое с лихвой. Когда он в прошлый раз приезжал в Индию, она была под запретом, расчищавшим площадку для отвратительных местных имитаций – кампа-кола и тамз-ап. Ныне же красную рекламу коки можно было увидеть через каждую сотню ярдов. Слоганом дня для этого напитка служила транслитерированная латиницей надпись на хинди: Jo Chaho Но Jaaye. Перевод: “Пусть произойдет все, чего ты желаешь”. Он решил, что воспримет это как благословение.
ГУДИ ПРИ ОБГОНЕ, требовали надписи на задних бортах миллиона грузовиков, забивших дорогу. Водители всех прочих грузовиков, легковушек, мопедов, мотороллеров, такси и авторикш гудели с энтузиазмом, энергично исполняя по случаю их с Зафаром въезда в город симфонию индийских улиц. Не спеши обгонять! Пока-пока, мне некогда! Так держать!
Соблазнить Зафара индийской национальной одеждой было невозможно. Сам-то он, едва приехал, тут же переоделся в прохладную, свободную курту-пайджаму, но Зафар твердил: “Это не мой стиль”, предпочитая оставаться в униформе молодого лондонца – в футболке, штанах карго и кроссовках. (К концу поездки он начал-таки носить пай-джаму – белые штаны, но не курту; что ж, какой-никакой прогресс налицо.)
Афиши у Красного форта приглашали на вечернее светозвуковое шоу. “Если бы мама была здесь, – вдруг сказал Зафар, – она обязательно бы пошла”. Да, подумал он, пошла бы. “А ты знаешь, – ответил он сыну, – ведь она здесь была”. И он принялся рассказывать Зафару про ту поездку в 1974 году, вслух вспоминать, как его мама отозвалась о том и об этом – как ей понравились безмятежность тут, шумная суета там. Их приезд приобрел новое измерение.
Он заранее знал, что первый раз будет самым сложным. Если сейчас все пройдет хорошо, дальше будет легче. Второе посещение? “Рушди снова в Индии” – не такая уж новость. А третье – “Да, кстати, он опять здесь” – вообще, пожалуй, на новость не тянет. В долгой борьбе за возвращение к “нормальности” привычка – и даже скука – была полезным орудием. Он намеревался скукой принудить Индию к покорности.
Его охранники прокручивали в голове кошмарные сценарии с участием беснующихся толп. В Старом Дели, где живет много мусульман, они нервничали сильнее всего, особенно когда кто-нибудь из встречных узнавал его и
