Кулик совершил серьезный проступок в 1941 г., когда командовал на Карельском перешейке. Когда немцы блокировали Ленинград, Кулик имел возможность отправить туда одну-две дивизии на помощь Ленинграду, чтобы сохранить железную дорогу от захвата немцами. Военный совет фронта просил его об этом, но он отказал, считая, что это «не его участок». Но не этот факт Сталин поставил ему в вину.
Кулик и Гордов были расстреляны после войны. Это меня поразило очень. Зачем их было расстреливать? Если Кулик был неграмотен, плохо подготовлен, то винить надо было не его, что он попал на такую высокую должность, а винить надо было того, кто его поставил на нее. Лично он не был ни врагом, ни бесчестным человеком. Все-таки был на фронте всю войну. И на Гражданской войне был. Надо было его разжаловать из маршалов, но не расстреливать.
Видимо, Сталин и с Жуковым расправился бы. Но настолько был высок авторитет Георгия Константиновича Жукова, что Сталин побоялся это сделать и отослал его командующим в Уральский военный округ, подальше от всех, то есть, по существу, в изоляцию.
Некоторые товарищи говорят, что те, кто работал вместе со Сталиным эти годы, даже будучи с ним не согласны, со страху все выполняли, все поддерживали его, а когда его не стало, «расхрабрились» и стали все взваливать на Сталина, как будто сами ни при чем.
Надо сказать, что все, кто работал со Сталиным в руководстве партии, несут ту или иную долю ответственности. Неодинаковую, конечно, — тем более неодинаковую со Сталиным. Но критикующие нас частично правы.
Такая большая власть была сосредоточена в руках Сталина, что он имел возможность преподнести вопрос в таком виде, в каком он хотел, не доводя до нас полной и правдивой информации. Это теперь доказано. Мы многого не знали.
Те, кто говорят о страхе или о том, что мы молчали перед Сталиным из-за страха, в этом случае, видимо, руководствуются собственной психологией. Например, на Пленуме ЦК КПСС после XIX съезда партии, когда Сталин сделал личный выпад против Молотова и меня, он почему-то счел все-таки нужным сказать, что лично эти люди храбрые, настолько храбрые, что, если партии потребуется, пойдут на смерть без оглядки. И это — из уст Сталина в то время, когда он смешал нас с грязью. Он вынужден был это сделать, потому что весь Пленум был ошарашен его нападками против нас двоих, поскольку все члены Политбюро и участники Пленума нас хорошо знали.
Наконец, другое. Если бы эти рассуждения о страхе были абсолютно правильные, как и утверждения, что мы все свалили на Сталина после его смерти, то и в этом случае тот, кто так рассуждает, взял бы грех на свою душу.
Каковы факты? Если бы мы все знали и хотели все взвалить на Сталина, почему же после его смерти мы долгое время открытого осуждения его не делали? Более того, кто нас заставлял это сделать? Неужели из-за страха перед Сталиным, лежавшим в гробу, поместили его тогда в Мавзолей Ленина? Ведь здесь руководство было свободно в решении вопроса. Никакого страха перед Сталиным не могло быть. Ведь тогда могли бы похоронить его там, где он сейчас лежит, рядом с Калининым и другими. И это было бы понятным для всех. Но почти все настолько находились под впечатлением положительных сторон деятельности Сталина и настолько были несведущи в подлинной его отрицательной деятельности в части необоснованных репрессий, что решено было положить его в Мавзолей рядом с Лениным Это, конечно, было ошибкой, но продиктованной не страхом, а недостаточной осведомленностью о его личной деятельности в тот страшный период, а также мнением о чувствах народа к покойному вождю.
Ведь это факт, что мы впервые выступили против Сталина на ХХ съезде партии в 1956 г. — более чем три года спустя после смерти Сталина.
Что это за годы были? Это были годы осмысления пройденного пути, тщательного, объективного разбора всех позорных дел, которые произошли при Сталине, выяснения, насколько он был обманут его же подчиненными людьми, работниками НКВД — МГБ и другими лицами, и насколько он сам был организатором и вдохновителем таких дел.
Глава 45. Расправа с Н.А.Вознесенским. А.А.Кузнецов и «Ленинградское дело»
Раз как-то весной мы были на даче у Сталина. Сидели в кабинете, потом пошли обедать в сад. В это время Сталин с Вознесенским остановились в коридоре. После Вознесенский, очень обрадованный, подошел ко мне и сказал, что большое дело сделал: показал Сталину свой труд, тот полностью одобрил его, сказал, что можно публиковать. Речь шла о книге «Экономика Советского Союза во время войны», которую после войны написал Вознесенский. В ее написании участвовали около 100 работников Госплана по разным отраслям под его руководством. У меня лично было ощущение, что там были неправильные установки. Вознесенский считал: план — это закон, главное — установка. Но это догматическая, субъективистская постановка вопроса. Экономическим законом он быть не может. Если же административный — тоже не закон. За невыполнение плана под суд ведь не отдают.
Затем этот труд получил Сталинскую премию, кажется, 200 тыс. рублей. Эти деньги Вознесенский отдал на общественные нужды. Дело, конечно, не в деньгах. Он добился признания себя как экономиста, знатока военной экономики.
Все шло нормально. Хотя как человек Вознесенский имел заметные недостатки. Например, амбициозность, высокомерие. В тесном кругу узкого Политбюро это было заметно всем. В том числе его шовинизм. Сталин даже говорил нам, что Вознесенский — великодержавный шовинист редкой степени. «Для него, — говорил, — не только грузины и армяне, но даже украинцы — не люди».
В послевоенное время (и до войны так же это было) Сталин и Молотов всегда ворчали на хозяйственников. Вообще, у нас ежегодно из месяца в месяц идет рост производства в хозяйстве. Месяц пика — это декабрь. В январе же и в первом квартале производство падает, а затем с марта — апреля постепенно начинает повышаться, летом опять начинается небольшой спад в связи с уходом на сельскохозяйственные работы и т. д.
Несколько лет подряд при рассмотрении плана предстоящего года в сопоставлении с истекшим годом, когда видели, что первый квартал оказывается ниже четвертого квартала, Сталин и Молотов требовали не только не снижать темпов производства, но и повышать их. Но это никак не получалось. Я, в частности, выступал против такого требования ввиду того, что выполнить его было невозможно. Это объяснялось и тем, что отрасли промышленности, которыми я руководил — пищевая, рыбная, мясомолочная, морской и речной флоты — в летнее и отчасти в осеннее время повышали производство продукции в связи с поступлением сырья из нового урожая. В рыбной промышленности — в связи с осенней путиной. Зимой же сырья поступало очень мало. Поэтому в первом квартале производство резко падало и увеличить его до уровня четвертого квартала не представлялось возможным.
