Второй эпизод, связанный с Пятаковым, был бы еще более пикантным, если бы за ним, как и за первым, не прослеживались потоки крови. Троцкий придал разоблачению этой истории особое значение. Речь шла о показаниях Пятакова, будто он летал на свидание к Троцкому в Норвегию из Берлина, где находился в командировке по линии Наркомата тяжелой промышленности (он был заместителем наркома), в декабре 1935 года.
Тот факт, что Пятаков действительно пребывал в Берлине в это время, подтверждался источниками.[1438] Но вот полет в Норвегию опровергался многочисленными документами. И дело не только в том, что в показаниях была масса нестыковок: путь от аэропорта до Вексаля, где проживал Троцкий, занимал два часа, тогда как Пятаков говорил, что он ехал на свидание 30 минут. Где же происходило свидание? Вылететь в тот же день назад Пятаков не мог. Где он ночевал? Главное, однако, состояло в том, что, согласно справке аэропорта Хеллер, — единственного места в Норвегии, где мог совершить посадку самолет из Германии, там в промежутке между сентябрем 1935-го и маем 1936 года ни один иностранный аэроплан не появлялся.[1439]
Троцкий полагал, не имея к тому оснований, что фальшивые обвинения, особенно те, лживость которых элементарно доказывалась, смогут привести к ликвидации сталинского господства. Он говорил об этом Хейженоорту сразу после январского судебного процесса именно в связи с показаниями Пятакова: «Подобно ворону, который может обрушить лавину, история с самолетом Пятакова может стать началом падения Сталина». И через два дня — тот же мотив: «Это будет дорого стоить Сталину».[1440]
Можно ли оценить эти и подобные им высказывания иначе, нежели как своего рода маниловщину? Вряд ли. Что могло вызвать падение Сталина? Вмешательство извне? Но оно было нереальным, особенно в условиях, когда руководители западных держав играли с советским диктатором в политику коллективной безопасности. Внутренний взрыв? Но к 1937 году недовольство населения было уже запрятано так глубоко, что необходимы были десятилетия, чтобы пробудить хотя бы минимальную социальную активность. Подобно утопавшему, хватавшемуся за соломинку, Троцкий уходил все дальше в дебри утопии о возможности свержения советского диктатора.
К концу марта 1937 года в сотрудничестве с европейскими комитетами Американский комитет сформировал комиссию по расследованию обвинений, предъявленных Льву Троцкому на московских процессах. Председателем комиссии стал Джон Дьюи, почтенный ученый всемирной известности.
Выдающийся американец, приближавшийся к 80-летию, согласившись стать во главе такого утомительного и опасного предприятия, каковым была комиссия по расследованию советского «большого террора», проявил незаурядное мужество.
Профессор Дьюи, в свое время окончивший университет им. Джонса Гопкинса в Балтиморе, затем преподавал в ряде американских университетов, а с 1904 года в Колумбийском университете в Нью-Йорке. Он получил заслуженную популярность своей философско-педагогической теорией прагматизма, разработкой прогрессивных методов обучения, был автором многих монографий. Сухощавый и подтянутый, известный повсеместно как человек неподкупный и мудрый, Дьюи был идеальной фигурой для руководства контрпроцессом.
Известными людьми являлись и остальные участники комиссии. Среди них были Бенджамин Столберг — специалист по социальным и трудовым проблемам, художественный критик Сьюзен Лафоллет, социологи Карлтон Билс и Эдвард Росс, литературный критик Джон Чемберлен и, наконец, пятеро иностранцев — француз Альфред Росмер, бывший член Исполкома Коминтерна, а затем некоторое время сторонник Троцкого, итальянский анархист Карло Треска, бывший германский коммунист и депутат рейхстага Венделин Томас, биограф К. Маркса Отто Руле, мексиканский журналист Франсиско Замора. Подавляющее большинство участников комиссии являлись либералами, и все ее члены стояли на иных, нежели Троцкий, социально-политических позициях.
Ряд общественных деятелей отказался войти в следственную комиссию, чтобы не создавать себе лишних неприятностей, тем более что, как только было объявлено о создании комиссии, на нее посыпались нападки не только советской агентуры в лице компартий, но и со стороны симпатизантов большевизма по обе стороны океана.
Вначале Дьюи пытались подкупить: он был приглашен посетить СССР, а это означало возможность издания в Москве его трудов с получением огромных гонораров.[1441] Когда ученый отказался от приглашения и от следования «совету» не участвовать в «реабилитации врага народа», милости сменились гневом. Посыпались обвинения в получении взятки и даже в том, что он стал глубоким старцем, потерявшим остатки разума. Особенно изощрялись писатель Теодор Драйзер и драматург Лиллиан Хелман, проявившие себя закоренелыми сталинистами.
Иначе повели себя некоторые другие деятели. Когда американскому историку Чарлзу Бёрду предложили войти в комиссию, он отказался от этой чести потому, что фиктивность обвинений была для него совершенно ясна. Бёрд полагал, что Троцкий не обязан доказывать свою невиновность. «Это — обязанность обвинителей, — писал он в Американский комитет защиты Троцкого, — предъявить нечто большее, чем признания (обвиняемых. — Г. Ч.), а именно: подкрепляющие их доказательства специфических и явных акций».[1442]
Еще более красноречивым оказался Дж. Бернард Шоу, который, отказываясь присоединиться к следственной комиссии, обосновал это так: «Я надеюсь, что Троцкий не позволит заставить себя предстать перед судом, более ограниченным, нежели его читающая публика, где он сам творит суд над своими обвинителями. Эта его позиция дает ему все преимущества; если ему удобно в Мексике (довольно приятное место), я ничего не буду предпринимать, чтобы изменить это положение. Его перо — это великолепное оружие».[1443] Выдающийся писатель, таким образом, отмахнулся от предложения, в то же время признав публицистический талант и остроту пера Троцкого, что в его устах стоило многого.
Заседания следственной комиссии проходили в «Голубом доме» в Койоакане 10–17 апреля 1937 года. Сюда приехала подкомиссия в составе пяти человек во главе с Джоном Дьюи. Знаменитый адвокат Джон Финерти был правовым советником комиссии, юрист Алберт Голдман из Чикаго — адвокатом Троцкого. Единственным свидетелем, кроме самого Троцкого, был его секретарь Ян Франкель. Алберт Глотцер играл роль судебного репортера.
Окна большой комнаты, где собрались участники подкомиссии и другие присутствовавшие, были заложены кирпичом для защиты от возможной атаки членов просталинской компартии или других хулиганов. С их стороны не исключено было применение огнестрельного оружия — членов шаек, которых можно было нанять, называли пистолерос.[1444]
