Каганович… Ну, и что дальше?
7 июля
В туристическую группу в Италию я не попал. Прокатили. Обнадёжил Кузьмичёв в ЦК, сказав, что вот в Милане есть прекрасная школа менеджеров, управленцев, и хорошо бы послать туда недельки на две наших товарищей: «профессора Орлова, вас из журнала и кого-нибудь ещё». Конечно, это чистый блеф, кремлёвские, вернее, цековские мечтания. Но погрезить всё равно приятно: Милан… Италия… служебная командировка… Момэнто, сантимэнто, комплимэнто!
10 июля
Кузьмичёв читал подготовленную статью и ни словом не обмолвился о командировке в Милан. Видно, придётся проходить стажировку в другой школе, не менеджеров, а в Школе обманутых надежд и напрасных иллюзий. Ничего, переживём и это. Вот с жарой дело похуже: дома приходилось редактировать очередную статью во влажных трусах, – видочек был тот ещё!.. «Эта вечная мысль о рассвете. / Это вечное: „Сил не жалей!“» (строки Вадима Халупова).
16 июля
11-го подписан приказ: я – заместитель главного редактора. Не скажу, что очень обрадовался. Новый хомут: вести номер, думать о подписке, всяческие бумажки: «В бух. Прошу оплатить» и прочее. А самое ужасное: надо сидеть в редакции долго, к чему я совсем не привык. «Товарищи! Мы все уже не люди! / Мы все уже товарищи давно!» (Виктор Коркия)… Жарко. Нечем дышать. Температура около +30.
17 июля
Посмотрели «Жертвоприношение» Тарковского. Ще: «Я как будто причастилась…». Как всегда, у Андрея что-то обязательно разобьётся, на этот раз разбился кувшин с молоком и молоко разлилось… Тема разбитости жизни, разлетаемой на кусочки… Фильм, конечно, элитарен: для нежных и понимающих душ, для тех, кто умеет понимать и сострадать… Вышли из кинотеатра и не могли отделаться от воспоминаний, как Андрей приходил к нам домой, как сидел на тахте, как смотрел, говорил… А мы, дураки, даже не взяли у него автографа, не попросили что-то написать на память. И в голову не пришло, что это последняя встреча… Безумно жаль Андрея: его растоптала Система. Но разве его одного? Радищев, Пушкин, Мандельштам, ещё раньше Аввакум, десятки, сотни тех, кто пророчествовал, видел мир по-своему, вещал, говорил, был независим от государства и системы, за что и был безжалостно раздавлен… Безопасно жить в стае. Опасно быть вне её.
24 июля
Такой устойчивой длительной жары в июле не было, как объявлено, 100 лет. А тут ещё Фомин ушёл в отпуск, и я – ВРИО главного редактора. Час от часу не легче… Продолжают нагнетаться литературные страсти, условно говоря, между русофилами и западниками, которых Куняев упорно называет «дети Арбата». Белов, Шундик, Алексеев, Викулов, Лобанов и прочие считают, что во всех бедах страны виноваты жиды, масоны и евреи-коммунисты. Концепция такова: они все гады, а мы – истинные патриоты, у них – «арбатская грусть», а у нас – «великорусская грусть». Жутко и смрадно от этих ура-патриотов. И я согласен с Евтушенко, что
Литературная Вандея,
пером не очень-то владея,
зато владея топором,
всегда готова на погром.
Литературная Вандея,
в речах о родине радея,
с ухмылкой цедит, что не жаль
ей пастернаковский рояль…
И далее у Евтушенко: «…с прихрюкиваньем и с присвистом / идёт реакция свиней…» И подтверждение в июльском номере «Нашего современника», где утверждается, что вклад в отечественную литературу сделал не Твардовский, главный редактор «Нового мира», а Никонов – главный редактор «Молодой гвардии».
Как говорится, приехали…
30 июля
Какой-то остряк сказал: сейчас читать интереснее, чем жить… И он прав. Читаю среди прочего грустные рассказы Ариадны Эфрон. Но, к сожалению, давит начальственная ноша:
Как раньше было хорошо:
Ушёл из дома – и сразу тишь.
А тут сидишь, а тут всё бдишь,
а тут сидишь ещё…
3 августа
Как-то на КВН пошутили: «Известный лозунг: советская власть плюс электрификация. Советская власть есть. Электрификация есть. А где плюсы?!» Действительно, где? Пропало детское мыло, жуткие проблемы с экологией, а тут ещё возникла проблема: лимитирована подписка на 42 журнала. Подписка началась с 1 августа, люди вставали с ночи, беря с собой стулья и раскладушки… Я в это убийственное действо не влезал и из замысленных подписать 9 журналов удалось подписать только два: «Юность» и «Лит. учёбу». Леса в стране много, а заготовленные «кругляки» вывезти не могут, отсюда дефицит и с бумагой. И хочется петь: «Я другой страны такой не знаю!..»
7 августа
«Быт пожирает бытие» – так написала Ариадна Эфрон из Туруханского края, в письме к Пастернаку в 1952 году. Я не в ссылке, я на воле, но могу похвастаться бытием и пребыванием в высших сферах. Всё более внизу, в быту, в рабочих моментах. Новый оклад есть, а деньги не выдают по какой-то там причине. Надо добиваться. Деньги получил – не на что истратить, ну и прочие прелести нынешнего времени. В какой-то из дней попытался войти в кондитерскую на Пушкинской, но не смог: густая, плотная толпа алчущих и жаждущих. Развернулся и ушёл… В газетах новая рубрика «Очередь – социальное зло». Пишут и возмущаются, а толку? Товаров и продуктов почти нет, а очереди за ними безграничные. Иногда ненависть к подобной жизни подходит к горлу.
Спасает чтиво. «Чёрные камни» Жигулина, переписка Эфрон с Пастернаком, неизвестный Алексей Эйснер. Жил в Париже, вернулся на родину в 1940-м и тут же был отправлен в Воркуту: 16 лет вырвали из жизни. «Повторяется музыка старых стихов. / Повторяется книга и слёзы над нею. / В загорелых руках молодых пастухов, / Повторяясь, кричит от любви Дульцинея…» – писал Эйснер. Всего так много, что заброшена собственная писанина.
14 августа
Купил книжечку стихов Алексея Жемчужникова. В стихотворении «Не помню» он сетовал, что память не может восстановить «событий, лиц, речей, имён»:
Как будто снег занёс цветы,
Иль вещи вынесли из дома,
Иль кем-то вырваны листы
Из дорогого мне альбома…
Ноябрь 1903 г.
Я не могу этого допустить, поэтому и печатаю эти листки в свой «альбом». Дневник – это память о прошлом.
21 августа
Пресса открыто пишет об отравленных продуктах, о вредном воздухе, о бедах экологии, неожиданная публикация об абортах. Страна в тупике. Или на краю пропасти. Все реформы идут со скрипом. Вот и недалёкое прошлое: Николай Клюев писал из ссылки: «Умываюсь слезами. Огорчений каждый день не предусмотреть…» Это Клюев, про которого говорили «природы радостный причастник», называли его «олонецким Лонгфелло». «Мои застольные стихи / Свежей подснежников
