Свернули на новую Аппиеву дорогу. Подъехали к цирку. Вышли из машины.
— Здесь были состязания. Вот видите, в центре небольшой круг. Это спина. От этой спины начинались заезды…
И Федор Федорович с увлечением рассказывает о совсем ином значении этого словечка. Почему в русском языке это слово имеет другое значение? И полился рассказ с удивительными подробностями, которые не вычитаешь в популярных книгах.
— Почему вас интересуют такие подробности прошлой жизни?
— Я актер, режиссер. Меня интересуют именно такие подробности. Меня мало интересуют сражения, кто выиграл сражение, кто проиграл в той или иной битве. Но меня интересует, даже мучает порой вопрос: как мог раненый воин подняться и выжить после такой страшной рубки, которые бывали в древние века? Ведь воинов добивали, чтобы похоронить. Так легче, чем его лечить. И вот воины все-таки, бывало, выживали. Почему? Читаешь книги, ищешь ответ на этот вопрос, копаешься в архивах. Наталкиваешься на другие интересные подробности и детали, которые оказываются годными самым порой неожиданным образом. История для меня театр, люди для меня не умерли, они живут… А оживают они в театре или в кино вот из-за таких подробностей, казалось бы, мелочей, которые порой называют пылинками истории.
Незаметно разговор перешел на современные темы. И конечно, коснулся забастовки в Риме:
— Итальянцы — интересный народ. Всем же понятно, что вот эти забастовки наносят большой вред не только хозяевам, но и самим забастовщикам. Как-то с профессором Томашевским… Кстати, вы знаете его?
— Ну конечно, это мой друг и партнер по теннису.
— Так вот… Мы были с ним в Неаполе. Захотелось нам поехать на Капри на недельку, сказали своим итальянским друзьям — преподавателям Неаполитанского университета. Они тоже захотели поехать вместе с нами. Мы удивились: «Как же вы поедете? Вы ж работаете!» — «А мы объявим забастовку на неделю». Представляете? Ну как можно с такими… Как дети… Но их можно понять, потому что государство плохо организует их работу. Вот рассказал мне знакомый скрипач… Не платили им два месяца зарплату. Он не бедный, ему было на что жить. Но как раз в это время он надумал купить новую скрипку, и деньги нужны были… И что же? Какой он находит выход? Ему предложили гастроли, он согласился и уехал на месяц, а ведь он на государственной службе. Вот так они все и живут. Нет порядка… Здесь, как и повсюду на Западе, заключают контракт с владельцем. Где-нибудь в Америке рабочие и служащие заранее через своих адвокатов согласовывают новый контракт. И как только истекает срок прежнего, у них готов уже новый. Здесь не так. Начинают переговоры только тогда, когда истекает срок старого контракта. И начинаются забастовки… Странный народ, много удивительного обнаружите здесь, но я люблю этот народ, прекрасный, талантливый, доверчивый. Много родственного у итальянцев с русскими, так же простодушны, добры и бескорыстны, особенно рабочие и крестьяне…
Разговоры, разговоры… И еще через несколько дней.
— А кто отец вашей матери? У нас об этом ничего не знают.
— О, это обычная романтическая история по тем временам… В мою бабушку, красавицу балерину, влюбился аристократ Ла Прести, эта фамилия и сейчас известна на Сицилии, он хотел жениться, но его родители пообещали лишить его наследства, если он женится… Это не испугало его, и он продолжал надеяться на женитьбу. Но брак так и не состоялся. Молодой красавец Ла Прести вскоре умер. Умер очень молодым. Так моя бабушка Джузеппина выхаживала свою дочь одна…
Федор Федорович молчал несколько минут. Нетрудно догадаться о его переживаниях.
— Иола Игнатьевна взяла фамилию матери как псевдоним… Мать была добрая, гостеприимная, отзывчивая на чужую беду. Умела устраивать обеды, торжественно вынимала парадный сервиз… У нее всегда все было в порядке, не ломался и не разбивался ни один предмет… А отец был совсем другой по характеру, боялся браться за инструменты. А если вдруг ему придет в голову что-нибудь сделать, то обязательно у него получится не так, как следует. Возьмет молоток, то уж обязательно попадет себе по пальцу, что надолго отбивает у него охоту за что-нибудь подобное браться в доме… Мы жили обычной, нормальной жизнью, нам всего хватало, но у нас не было тяги к вещам, к так называемому сегодня вещизму, в нашем доме не было мещанства и всего того, что с ним связано…
Или вот еще один эпизод, как рассказывала мне мать. Ведь она в 1958 году вернулась в Рим, спустя шестьдесят лет, и умерла здесь в 1965 году, на родине. До самой смерти она добрым словом вспоминала Савву Ивановича Мамонтова, который предложил ей заключить контракт на гастроли в Нижнем Новгороде. Он уже создал свою оперу, мечтал создать и свой балет, искал артистов. Он, как Петипа, верил только итальянцам, их обожал. Потом он, влюбившись в Шаляпина, поверил и в русскую оперу. А пока, в 1896 году, он ходил по итальянским театрам в поисках подходящих ему артистов. И в театре Фениче, в Венеции, он увидел объявление: идет балет «Коппелия» — и решил посмотреть. Прима в «Коппелии» ему очень поправилась, он добился пропуска на сцену, познакомился с ней, ведь он превосходно говорил по-итальянски, и предложил ей контракт на гастроли в Россию, на шесть месяцев, по восемьсот рублей в месяц. Это был хороший гонорар даже для примы. Так мать моя оказалась в Нижнем Новгороде… Ну вы помните, конечно, как отец описывает встречу с итальянским балетом, не об этом я хочу вам рассказать… Отец сразу же заинтересовался итальянцами, сами понимаете почему… Мефистофель, одна из его любимых ролей, был создан ведь не в России. А Бориса Годунова он еще не исполнял… Так вот он очень хотел поближе познакомиться с итальянцами, узнать, кто они такие, что за народ… Но его избегали, он не знал иностранных языков. К тому же он был басом, а это самое последнее в Италии: бас — это самая последняя собака. Тенор — другое дело… Итальянцы не понимали еще всей красоты и великих возможностей баса. Вот почему Арриго Бойто, рискнувший написать роль для баса, провалился на первой постановке. Бас — уже плохо, тем более плохой бас — это уже достойно освистания… А для отца балет — ерунда, по приглашению матери он бывал на спектаклях балетных, но в то время мало разбирался в этом искусстве, ведь ему было в то время всего лишь двадцать три. Но она была очень хорошенькая, все почувствовали, что он начал ухаживать за ней, а потом надолго исчез. Он заболел, его пришли навещать, увидели его нищенскую обстановку. И когда отец увидел, что Иола Торнаги взялась зашивать ему рубашку, то он был навсегда покорен…
Четыре дня в Риме из восьми я провел в обществе Федора Федоровича Шаляпина. О чем только мы не говорили за это время. Одна тема сменялась другой, как и во всяком любом другом разговоре. И как-то невольно коснулись мы и второй семьи Федора Ивановича.
