Ознакомительная версия.
31
Увы! (франц.).
В первой половине XIX в. женское домашнее образование, как указывает Ю. М. Лотман, «ограничивалось обычно навыком бытового разговора на одном-двух иностранных языках (чаще всего – на французском или немецком; знание английского языка свидетельствовало о более высоком, чем средний, уровне образования), умением танцевать и держать себя в обществе, элементарными навыками рисования, пения и игры на каком-либо музыкальном инструменте и самыми начатками истории, географии и словесности» [Лотман, 264].
Подробнее см. об этом ниже, на с. 48–49.
Истории этого салона посвящено специальное исследование И. Канторович [Канторович], см. также [Бартенев], [Кавелин]. М. Беэр рассказывает: «Ее салон в Москве был один из самых блестящих – не блеском роскоши, а блеском ума и изящества. Все лучшие люди в России собирались у нее, на ее воскресения. Бывали Пушкин, Мицкевич, Жуковский, Гоголь, Хомяков, Валуев, Герцен, Грановский, Огарев, Самарин, Аксаковы (оба сына), Чаадаев, Кавелин и многие, многие другие. А поэт Языков жил у нее в дому и, по словам бабушки, был очарователен, когда, выпив вина или шампанского, начинал импровизировать стихами. Но он был страшно дик и ни за что не соглашался на домашних спектаклях выступать перед публикой; только однажды его уговорили представить сумасшедшего принца, влюбленного в дверь и сидящего все время спиной к публике. Была сочинена какая-то пьеса-чепуха, вероятно, мальчиками Елагиными, которые в то время издавали рукописный детский журнал «Полуночная Дичь», над которой так хохотал Пушкин» [Беэр, л. 68].
Конечно же, Жуковскому были знакомы и первые публикации Петра Киреевского – его статьи-рефераты в «Московском Вестнике», все номера которого Жуковский просматривал по возвращении из второго заграничного путешествия в 1827 г. [Барсуков, II, 135]. Читал он и выполненный Петром Васильевичем перевод повести Полидори «Вампир» (1828): в экземпляре книги, сохранившемся в библиотеке Жуковского, содержатся карандашные исправления опечаток, сделанные, видимо, поэтом при чтении (см. [Вампир]). Об этом переводе см. [Алексеев, 540–541].
Советы этого рода Жуковский давал, исходя из собственного опыта. Он считал, что ему много повредило то, что он приступил к литературной деятельности без запаса необходимых сведений. «Прежде в голове моей была одна только мысль: надобно писать! И я писал очень мало, потому что мой талант естественный всегда был в противуположности с моими способами; я невежда, во всей обширности этого слова, – сокрушается он в дневнике 1810 г. – <…> Мысль, что я уже автор, меня портила и удерживала на степени невежества» [ПССиП, XIII, 55]. Жуковский с жаром принялся тогда за самообразование, которое должно было приготовить его к авторству, а «авторство мне надобно почитать и должностию гражданскою, которую совесть велит исполнять со всевозможным совершенством» [ПССиП, XIII, 56]. Так же серьезно относиться к «авторству» он теперь призывает и Киреевского.
Это заметил, например, H. М. Рожалин, который в 1829 г. сообщал Авдотье Петровне, что Жуковский «очень хвалит его (И. В. Киреевского. – Д. Д.) статью за ясность и определенность мыслей, за хороший слог, и радуется тому, что он, может быть, посвятит себя совершенно литературе, но вообще, кажется, за что-то сердит на него» [Рожалин, 572].
«Достойным звания человека, которое ты носишь, исполняющим великую цель, которую небо назначило всякому мыслящему существу», «уважаемым всеми, кто тебя знает, почитаемым теми, кто умеет мыслить». «Бог знает, что потеря моего здоровья, нашего благополучия были бы для меня менее тягостны, чем одна ошибка моего любимого сына» (франц.).
Здесь и далее римскими цифрами обозначаются примечания, находящиеся на с. 267–294.
Заметим, что, по свидетельству П. В. Киреевского, сам Шеллинг о Жуковском знал и был о нем высокого мнения: Шеллинг «говорил, что очень много слышал о нашем Жуковском и что по всем слухам это должен быть человек отличный» [Киреевский П. В., 13].
Что Жуковский имеет в виду, употребляя это выражение, можно понять из позднейшей статьи, где он пишет: «теория без практики – Прокрустова постель» [ПСС, III, 311].
Смыково – деревня, где в то время жил А. И. Кошелев.
Может быть, с этим увлечением связано сочинение о добродетели, над которым Киреевский работал в 1827 г.
Вероятно, Principes philosophiques, politiques et moraux. Par le colonel Weiss. Geneve, 1806, 1.1–2.
Выражение В. Г. Белинского, цит. по [Флоровский, 243].
Подробнее об этом сватовстве см. ниже, с. 73.
Описание, которое Киреевский стремится сделать стенографически точным, в то же время – своеобразная художественная зарисовка, перекликающаяся со строками о Жуковском в «Обозрении русской словесности 1829 г.»: «каждое его слово, как прежде было, носит в себе душу, чувство, поэзию», «при нем невольно теплеешь душою, и его присутствие дает самой прозаической голове способность понимать поэзию. Каждая мысль его – ландшафт с бесконечною перспективою» [РА 1906, кн 3, 581]. Киреевский смотрит на Жуковского сквозь призму образа идеального поэта.
Похоже, что в последующем Жуковский не переменил мнения о статье. Больше он к ней, по-видимому, не возвращался. По крайней мере, в экземпляре «Денницы» из библиотеки Жуковского, довольно зачитанном, листы со статьей Киреевского остались неразрезанными [Денница] (Киреевский привозил в Петербург оттиск).
Этот шуточный журнал «Полночная дичь» – характерный образец домашней литературы Киреевских-Елагиных. П. Бартенев пишет, что «живая, грациозная шутка была достоянием Елагинской семьи» [Бартенев, 492]. Это достояние они унаследовали от того «своеобразного семейно-дружеского литературного кружка» [Иезуитова, 209], вдохновителем которого был Жуковский. Здесь, по наблюдению Р. В. Иезуитовой, следует искать истоки арзамасской шутки, ибо, как писала А. П. Елагина в 1813 г., «столица галиматьи называется Долбино» [Парилова, Соймонов, 13]. В 1830 г. «Полночная дичь» еще выходила. «Милой брат Иван! полночная дичь после кори (которую перенесли младшие Елагины зимой 1830 г. – Д. Д.) по прежнему издается», – сообщает В. А. Елагин своему старшему сводному брату [Елагина, л. 8 об.].
Об этом вечере сохранилась подробная запись в дневнике Сербиновича [Нечкина, 258–259].
Александр Петрович Петерсон (1800–1890) побочный сын П. Н. Юшкова, сводный брат А. П. Елагиной, в детстве жил в доме Киреевских (см. о нем: [Жуковский в воспоминаниях, 579]).
Под пером Жуковского немецкий медик, основатель курортологии, Гуфеланд превращается в мудрого старца, чистого душою и высокого мыслью учителя жизни. Именно для духовного общения Жуковский рекомендовал его Киреевскому, надеясь, что Гуфеланд «потешит душу его своею душою».
П. В. Киреевский жил в Мюнхене уже около года, слушая лекции в местном университете.
А. А. Дельвиг в одном из писем А. П. Елагиной писал в 1830 г.: «Тург<енев>, читал в моей газете о «Деннице» (т. е. читал в «Литературной газете» рецензию А. С. Пушкина на «Денницу» М. А. Максимовича – альманах, в котором была опубликована статья И. В. Киреевского – Д. Д.) и горит нетерпением познакомиться с вашим сыном. Скажите Жу<ковскому>, пишет он, чтобы он посылал его скорее в Париж, его талант найдет здесь окончательное образование. Желаю скорее обнять его» [Елагина, л. 3]. А. И. Тургенев и И. В. Киреевский познакомились позже, по возвращении из чужих краев, в августе 1831 г. [Канторович, 202].
Письмо было написано И. В. Киреевским, уже шесть дней находившимся в дороге, заранее.
Подобное же письмо он отправил в Москву и 12 октября, в тот самый день, в который выехал из Мюнхена. В этом письме он делал вид, что никуда не едет, хотя и «должен был испытать над собою все красноречие благоразумия, чтобы остаться в Мюнхене» [Киреевский 1907, 101].
Жуковский сравнивает И. В. Киреевского, ради любви к родным пожертвовавшего заграничным путешествием, с героем древнеримского предания Марком Курцием, пожертвовавшим собой ради любви к родному городу. Согласно легенде, в 362 г. до РХ посреди римского форума возникла пропасть. Прорицатели сказали, что она угрожает Риму многими бедствиями, но закроется лишь после того, как будет заполнена лучшим благом Рима. С криком «Нет в Риме большего блага, чем оружие и храбрость» Курций сел на коня и в полном вооружении бросился в пропасть. Она закрылась.
Ознакомительная версия.
