Ольга Федоровна была пианисткой: она окончила Московскую консерваторию. Вместе с ней училась (в классе замечательного пианиста К. Н. Игумнова) Надежда Матвеевна Малышева. Будучи подругой Ольги Федоровны, Надежда Матвеевна подружилась впоследствии и с И. В. Жолтовским. Они часто разговаривали о столь любимой Иваном Владиславовичем Италии, о богатейшей культуре этой страны, об искусстве знаменитого итальянского «бель канто», которым Надежда Матвеевна очень интересовалась, много читала.
Именно И. В. Жолтовский предложил Надежде Матвеевне организовать в Архитектурном институте вокальный кружок, зная, что там есть немало музыкально подготовленных студентов, среди которых наверняка кто-то имеет голос и захочет заниматься с ней. Она согласилась, тем более что это совпадало с ее давним желанием заниматься с певцами, чтобы осуществить те педагогические замыслы, которые у нее зрели давно.
Необходимо рассказать о том, что предшествовало появлению в нашем институте Надежды Матвеевны Малышевой. Она была хорошей пианисткой, и когда в 1920-х годах К. С. Станиславский организовал оперную студию, Надежда Матвеевна получила от него приглашение на работу концертмейстером. В этой студии Н. М. Малышева имела возможность наблюдать непосредственно, как Константин Сергеевич работает с певцами, и со временем усвоила систему и методику великого режиссера. Хотя Надежда Матвеевна сама не обладала певческим голосом, но, будучи профессиональным музыкантом, все более убеждалась в том, что может и знает, как надо использовать полученный ею в студии опыт в собственной практике при работе с вокалистами. (Впоследствии жизнь подтвердила, что Н. М. Малышева была не только замечательным педагогом-практиком, но и теоретиком певческого искусства. Она написала книгу «О пении», выпушенную в 1988 году издательством «Советский композитор». Предисловие к книге попросили написать ее ученицу И. К. Архипову, то есть меня.)
В какой-то мере о молодой Надежде Матвеевне, о ее характере, о ее отношении к жизни говорит очень добрая надпись К. С. Станиславского на его портрете, который он подарил своему молодому коллеге: «Милой и экспансивной Надежде Матвеевне Малышевой. Трепещущей, волнующейся или бесконечно радующейся… Не растрачивайте капиталы, учитесь жить экономнее, на проценты. В искусстве нужнее выдержка даже в минуты высших увлечений или отчаяния. Выдержка при Вашей изумительной трудоспособности сделает многое. Сердечно преданный К. Станиславский. 12 ноября 1922 г.»
В молодости Надежда Матвеевна была горячей поклонницей пения Шаляпина и бегала с друзьями на все его концерты. В музыкальных кругах и в среде деятелей культуры ее знали не только как прекрасную пианистку — прежде всего она была очень привлекательной женщиной, большой умницей и производила на своих современников самое приятное впечатление. Под ее очарование попал и сам Шаляпин, но, как вспоминала Надежда Матвеевна, она не отвечала взаимностью избалованному женским вниманием великому певцу. Тем не менее он впоследствии прислал ей, уже из Парижа, свою фотографию с надписью: «Шлю Вам горячий привет, милая Надежда Матвеевна. Федор Шаляпин. Париж. 1925 г.»
Надежда Матвеевна много концертировала, потом стала работать в музыкальном училище при Московской консерватории как концертмейстер. Но там у нее возникли сложности с педагогом вокального класса. Во время занятий со студентами Надежда Матвеевна делала очень точные замечания и давала им советы, причем такие, которые обычно не входят в функции просто концертмейстеров. И вот вскоре благодаря ее помощи молодые певцы стали делать заметные успехи. Но как это нередко случается, нашлись «доброжелатели», которые «нашептали» педагогу, что успехи его студентов являются заслугами не его, а концертмейстера. Увидев в этом «покушение» на свой «профессорский» авторитет, педагог вокального класса сделал так, что Надежда Матвеевна была вынуждена уйти из училища. Имея мужа, она могла бы и не работать, но ей очень хотелось продолжать заниматься с певцами, тем более что она уже убедилась, что у нее все получится. Ей хотелось иметь свой собственный класс, чтобы самостоятельно работать и без помех применять на практике свои педагогические и художественные принципы.
Именно тогда — это был 1946 год — Иван Владиславович Жолтовский и предложил Надежде Матвеевне организовать и вести вокальный кружок в Архитектурном институте. Повесили в вестибюле объявление о приеме, на которое откликнулось человек сорок. Были среди них и мы с Кисой Лебедевой. Предварительно прослушав каждого, Надежда Матвеевна оставила сначала четырнадцать, а потом отсеяла еще нескольких человек. Как вспоминала она сама, среди пришедших на прослушивание были люди с разными голосами, но ее больше всего интересовала музыкальность будущих учеников.
Когда очередь дошла до меня, Надежда Матвеевна, внимательно прислушиваясь к моему пению, как-то по-особому глядела на меня, а потом сказала что-то хорошее о моем голосе. И спросила, занималась ли я вокалом прежде. «Да, в секторе студенческой практики Московской консерватории». Как мне показалось, Надежду Матвеевну это не очень обрадовало: видимо, ей хотелось начать заниматься со мной, как говорится, «с нуля», чтобы мои предварительные знания о каких-то приемах пения не мешали нам в предстоящих занятиях. Опасения Надежды Матвеевны были оправданы, хотя она и не знала, что к тому времени у меня в голове была своеобразная мешанина из разных, мало понятных даже мне самой сведений о вокальной технике, которые я успела вынести из моих уроков в секторе практики.
Об этом эпизоде моей жизни следует рассказать особо, так как это пример того, как поспешный вывод о возможностях человека бывает далек от действительности. В Московской консерватории студенты-старшекурсники имеют возможность пробовать себя в педагогике — заниматься по своей специальности со всеми желающими. В этот сектор студенческой практики меня уговорила пойти все та же неугомонная Киса Лебедева. Я «досталась» студентке-вокалистке Рае Лосевой, которая училась у профессора Н. И. Сперанского. У нее был очень хороший голос, но пока не было ясного представления о вокальной педагогике: в основном она пыталась мне все объяснять на примере своего голоса или тех произведений, которые исполняла сама. Но Рая относилась к нашим занятиям добросовестно, и поначалу все шло вроде бы нормально.
Однажды она привела меня к своему профессору, чтобы показать результаты работы со мной. Когда я начала петь, он вышел из другой комнаты, где тогда находился, и удивленно спросил: «Это кто поет?» Рая, растерявшись, не зная, что именно имел в виду Н. И. Сперанский, показала на меня: «Она поет». Профессор одобрил: «Хорошо». Тогда Рая с гордостью сообщила: «Это моя ученица».
