Серго прервал затянувшуюся паузу:
— Как вы находите проект мартеновских печей и строительство цеха, мистер Харингтон?
Американец остановился, закурил трубку, сделал несколько глубоких затяжек, — видно, нелегко давался ему ответ.
— Хочу говорить честно. Русский проект — хороший проект. О строительстве пока не могу говорить, надо время.
Серго снял фуражку, уважительно наклонил голову:
— Ваша оценка мне очень приятна. — И как школьник, получивший долгожданную пятерку, подкинул фуражку, поймал ее на лету, досказал весело; — Выходит, по мощности мартеновских печей Советский Союз оставил позади Соединенные Штаты. Вам не кажется, мистер Харингтон, что Соединенные Штаты в последние годы ходят в узких брюках и боятся нормально шагать, как бы брюки по швам не лопнули?
Харингтона позабавили и вспышка мальчишеского восторга, и житейское сравнение. Так же полушутливо-полусерьезно он ответил:
— Поживем немножко — посмотрим, у кого лучше брюки…
Они подошли к заводскому пруду, миновали мостик через узкую в этом месте реку и оказались на плешине небольшого холма. За спиной осталась степь. Перед глазами лежала вывороченная наизнанку земля. На путников наступали стальные каркасы, горы песка, глины, щебенки. На дне котлована копошились люди с тачками. Надрывалась, беря подъем, полуторатонка. Мимо нее протопал облезлый, тяжело нагруженный верблюд.
— Последняя соломинка ломает спину верблюда, — философски заметил Харингтон и продолжил свою мысль: — Узкие брюки России: дикий верблюд, неграмотность, перманентные аварии.
— Одолеем отсталость, одолеем! — воскликнул Серго, легко беря с разбега толстое бревно, преградившее им путь.
Перепрыгнув, обернулся, дождался Харингтона.
— Правда, не все рабочие в состоянии угнаться за новейшей техникой, порой ломают, портят. Зато многие берут старт, как рекордсмены-спринтеры. Во время вашей охоты сталевар Аврутин сварил плавку в сто девяносто тонн. Давно ли фирма «Мак-Ки» считала сто двадцать пять рекордной производительностью?
— Случай, мистер Орджоникидзе!
— Закономерность, мистер Харингтон!
Недалеко от работающих цехов «линкольн» и «форд» нагнали путников. Харингтон раскрыл багажник своей машины, показал подстреленную дичь. Серго похвалил охотника, хотел распрощаться, но тут к ним подбежала девушка в светло-зеленой, цвета ее встревоженных глаз, косынке.
— Извините… Мне нужно…
Серго узнал дочь сталевара Аврутина Любашу, — он бывал в этой семье. Но решимость, с которой девушка бросилась к машине, исчезла после первых же слов. Растерявшись, она нервно дергала рукав.
— Что-нибудь с отцом? — Серго коснулся пальцами дрожащей руки.
— Авария… Всю вину на Горнова…
— Авария?! А кто такой Горнов?
Любаша напомнила наркому, что он в прошлом году был свидетелем неблаговидного поступка Алексея Горнова в барачном поселке.
— Кулачный бой с моим отцом затеял…
— А, русый молодец! Первый подручный, кажется?
— Уже больше полугода сталевар. Подвел мастер. Металл немного ушел…
— Зачем же волноваться? Разберутся, раз не виновен.
— Не хотят. Отца не выслушали, а он все видел. Плавка — двести сорок тонн…
— Двести сорок?! — Серго подумал, что девушка спутала цифры.
— Чуточку даже больше. Все в цехе знают, как Леша…
Любаша защищала Горнова наивно и трогательно. Проглатывая слова, повторялась, нервничала еще больше.
Ей вдруг показалось, что Серго слушает рассеянно, но на самом деле ее путаный рассказ поразил наркома. Было над чем задуматься. Вчера мартеновцы считали тяжеловесную плавку сталевара Аврутина вершиной возможного, а сегодня Горнов перекрыл проектную мощность печи не на сорок — почти на сто тонн. Но авария… Почему? Кто виноват — печь или человек? А может, действительно — нерасторопность мастера?.. И тут же в голову лезло: «Только что похвалился американцу спринтерами, и вот уже один из них пропахал носом гаревую дорожку…»
Неловко себя чувствовал и Харингтон. Слушать разговор, к которому не имел отношения, не хотел, уехать, не попрощавшись, — неприлично. Он выжидал удобного момента, чтобы раскланяться, но Серго долго к нему не оборачивался. Из лихорадочной речи девушки Харингтон лучше всего разобрал слово «авария». И это всегда враждебное ему слово неожиданно приобрело иной оттенок. «Потуги безграмотных рабочих перечеркнуть технически обоснованные нормы приводят к авариям…» Но тут он почувствовал что-то похожее на стыд: «Пожалуй, я сейчас напоминаю мстительного обывателя, который смеется над шрамами солдата».
Серго спросил Любашу, где она оставила Горнова. В голосе девушки дрожало отчаяние:
— У пруда. Меня прогнал. Боюсь за него…
— Садитесь в машину!
2
Алексей сидел на краю плотины, скрестив ноги. Не скажи Любаша — она осталась на взгорке, — что это Горнов, Серго вряд ли узнал бы парня. Русого чуба как не бывало. Вместо вьющейся шапки волос — плешина с оранжевыми пятнами. Брови и ресницы опалены. Алексей что-то черкал в тетрадке, развернутой на коленях. В воде плавал скинутый бинт.
— Здравствуй, товарищ Горнов! Зачем повязку снял? В больницу надо с ожогами.
Алексей поднял голову. Узкие серые глаза уперлись в Серго. Осознав, что перед ним нарком, вскочил.
— Душу ожгли, товарищ нарком. На душу повязку не наложишь! — По привычке поднял пятерню к темени и тут же ожесточенно опустил руку.
— Жалко кудрей? — понял жест Серго.
— Что мне кудри… Из цеха выставили.
— Крепись, Горнов, не вешай носа!
Серго взял Алексея за локоть, усадил, опустился рядом на гладкий, нагретый солнцем камень.
— Краем уха слышал о твоей ночной плавке. Правда двести сорок?
— Верная правда. За семь часов сорок минут сварилась.
И Горнов рассказал, как с бригадой и сменным инженером все обдумал, подсчитал, как работалось здорово до самого почти выпуска. Несчастье случилось потому, что не подали вовремя ковша. Пока он бегал на разливочный пролет, ругался с неповоротливым мастером, пересидевшая в печи сталь подточила заднюю стенку. Вокруг выпускного отверстия образовалось бордовое кольцо. Металл разъел кирпич, стал прорываться на разливочный пролет. На редкость добрая, небывалая по тоннажу плавка одичала, стала угрожать жизни работающих внизу разливщиков. Увидев опасность, Алексей рванулся с подручным закрыть вымоину у задней стенки. Схватили железный лист, подступились к вымоине, сквозь которую, шипя, выползала огненная змея, разрубили ее листом. Когда подоспели рабочие других печей, на первом подручном горели вачеги, у Алексея — чуб.
