и прямо из театра пошли в школу [104] на беседу «Одиноких». В промежутке сидел у меня один офицер, наш попутчик по Военно-Грузинской дор., когда мы с братом ехали во Мцхет. День так и ускользнул.
В «Д. Ване» разбирали 3-ий и 4-ый акты; сегодня и завтра генеральная «Грозного», и потом примемся как следует за «Дядю Ваню». Мария Петровна будет отличная Соня, а какая я буду Елена – сама не знаю. Понимаю я ее удивительно, а как передам – Dieu sait [105] ?
Савва Морозов повадился к нам в театр, ходит на все репетиции, сидит до ночи, волнуется страшно. Мы все, конечно, острим. Москвин уверяет, что он ходит наблюдать, хорошо ли работают приказчики. Я думаю, что он скоро будет у нас дебютировать, только не знаю еще в чем. Знаете, он решил, что я не могу играть Елену, т. к. у меня нет противного мужа и роль у меня будет не пережита. Я решила поискать. Вы мне ведь не откажете помочь, тем более что это для успеха Вашей же пьесы, милый писатель, правда? Если я буду так действовать и впредь, то из меня выйдет, вероятно, колоссальная актриса!
Я предлагаю Савве Морозову дать какую-нибудь должность при нашем театре [106] , авось скорее новый выстроит. Жаль, что место инспектора над актрисами просил оставить за собой наш «популярнейший писатель», а то бы отлично можно было пристроить Саввушку. На одной репетиции мы с Вишневским сильно вспомнили Вас, сколько бы Вы «словечек» хороших пропустили по адресу Саввы.
А третьего дня у Вас уши не горели? Мы были en famille [107] в Больш. театре на «Спящей красавице». Что это за чудная, красивая, полная неги музыка! В конце концов не хотелось смотреть на сцену, на прыгающие ноги, на нелепые физиономии, – так бы и утопала в этой дивной гармонии! Под впечатлением музыки Чайковского Николаша начал говорить о Вас, говорил много, хорошо, тепло, взволнованно, и мне было ужасно приятно слушать…
Спасибо, что передали фотографию и конфекты. И спасибо, что Вы мне написали, я с таким нетерпением ждала весточки, волновалась, думала, что не хотите писать мне. А Вы думаете, я к Вам не привыкла?
Пишите мне все, все, Наденька не узнает.
Я очень рада, что Ваши дамы теперь будут кормить Вас; так я и знала, что писатель не обедает каждый день. Неужели трудно было пойти или поехать в город, а? Ну, до следующего письма; не скучайте, обедайте, сидите в саду, думайте обо мне. А работать не принимались?
Передайте мой привет Марии Павловне, мамаше, желаю поскорее устроиться, чтоб было хорошо и уютно.
Жму Вашу руку и целую в правый висок. Не хандрите только.
Ольга Книппер.
Кланяйтесь Синани, Срединым, если увидите. Моя болтовня про Саввушку, надеюсь, между нами?
О. Л. Книппер – А. П. Чехову
21-ое сент. 1899 г., Москва
Мне кажется, что я уже целую вечность не писала Вам, мой дорогой писатель, и что Вы перестали думать обо мне. Отчего Вы не здесь?! У нас теперь тепло, солнце жарит, совсем лето. Ходила бы я к Вам чай пить после репетиции, раскладывала бы пасьянс, болтали бы о Художеств. театре. Я теперь занята порядком – каждый день на репетициях, сегодня только вот выдался свободный денек. Скоро открытие у нас [108] – страшно, так все нервы и прыгают. На первое представление уже нет ни одного билета, на «Геншеля» [109] тоже, кажется, уже все расписано.
В первое воскресенье идет «Чайка» – с какой радостью я буду играть эту подлую актрису! Утром хотят ставить «12-ую ночь» [110] , но я решительно отказалась. Играть днем Виолу, в которой раз 8 я переодеваюсь с головокружительной быстротой (совсем Фреголи) и от которой я устаю, – а вечером Аркадину! Это прямо жестоко даже говорить об этом. Так что утром пойдет, верно, «Антигона».
«Дядю Ваню» репетируем без Астрова, кот. теперь занят «Грозным» [111] . 3-ий акт нас так захватывает, что мы мчимся, закусивши удила, – лица горят, глаза блестят, шпильки из головы летят, и такое чувство, что никто не в состоянии остановить нас. Театр будет стонать. Лужский – отличный профессор [112] . Ах, писатель Чехов, если бы Вы могли бы быть на первом представлении! [113] Вот был бы праздник! Да, верно, Вы уже раздумали ехать в Москву, сжились с Ялтой, с «собственным домом», и думать забыли о Москве, о нашем театре и об актрисах.
Ваша protugue, Томановская, телеграфировала, что вызваны они в Петербург, благодарит за хлопоты, etc. Была у меня Кундасова, просила «Одиноких». Она меня ждала часа полтора и все время стояла, знаете, в нашем стеклянном фонаре, в гостиной, говорит, что нашел столбняк и что она забыла, где она; потом отошла; мы болтали, пили чай с лимоном, ели черную кашу. Она была такая элегантная, просто прелесть. А знаете, больно на нее смотреть – такая она истерзанная жизнью, так ей нужен был покой, ласка.
Не пишется мне сегодня.
Писала и Марии Павловне, да оба письма разорвала бы охотно. Какая-то я судорожная. Хотела написать много, много, – ничего не вышло. Тянет меня вон из города на простор. Каша у меня в душе и в голове.
Прощайте, пишите мне скорее и побольше. Жму руку.
Ваша Ольга Книппер.
Мама шлет Вам привет.
Хочу Ваших писем.
А. П. Чехов – О. Л. Книппер
29 сент. 1899 г., Ялта
Ваше благоразумное письмо с поцелуем в правый висок и другое письмо с фотографиями я получил. Благодарю Вас, милая актриса, ужасно благодарю. Сегодня у вас начало спектаклей, и вот в благодарность за письма, за память я шлю Вам поздравление с началом сезона, шлю миллион пожеланий. Я хотел было послать телеграмму директорам и поздравить всех, но так как мне не пишут, так как обо мне, очевидно, забыли и даже не прислали мне отчета (который, судя по газетам, вышел в свет недавно [114] ) и так как в «Чайке» играет все та же Романова [115] , то я почел за лучшее делать вид, что я обижен, – и вот поздравляю Вас только одну.
У нас был дождь, теперь ясная, прохладная погода. Ночью был пожар, я вставал, смотрел с террасы на огонь и чувствовал себя страшно одиноким.
Живем мы теперь в доме, обедаем в столовой; есть пианино.
Денег нет, совсем нет, и я занимаюсь только тем, что прячусь от своих кредиторов. И так будет до середины декабря, когда пришлет Маркс [116] .
Хотел бы написать Вам еще что-нибудь благоразумное, но никак ничего не придумаю. У меня ведь сезон не начинался, у меня нет ничего нового и интересного, все то
