взглянув на чудотворный образ Богоматери…
Так же, как и вчера, Е.И. Махароблидзе бежал впереди и быстро распахнул боковые двери храма. Государь уехал.
Провожая глазами Государя, я мысленно спрашивал себя: “Зачем протопресвитер так горько обидел Государя и Наследника; зачем не сказал, что чудотворный образ Матери Божией, точно по особому произволению Божию, прибыл в Ставку ко дню Ангела Цесаревича? Разве Государь мог бы пройти мимо этой великой святыни, если знал, что она находится в храме, если бы знал, с какою целью она прибыла в Ставку, если бы знал о всех обстоятельствах, вызвавших мою командировку… Бедный Царь!.. Все пресмыкаются, раболепствуют; но именно самые ближайшие к Царю люди, более других взысканные Царскими милостями, оказываются самыми недостойными этих милостей, наибольшими изменниками и предателями… Везде ложь, везде лицемерие, предательство и измена”…
И предо мною воскресали картины Харьковского крестного хода, те слезы и молитвы, с какими провожали святую икону, шествовавшую в Ставку во исполнение повеления Матери Божией для спасения России.
Вслед за Государем, стали покидать собор и лица Свиты Его Величества. Я улучил момент и, подойдя к Дворцовому Коменданту, сказал ему:
“Еще вчера я прибыл сюда по повелению Ея Величества; а между тем никак не могу добиться ни аудиенции у Его Величества, ни, хотя бы, доклада Государю о прибытии привезенных мною святынь в Ставку. Государь и до сих пор не знает об этом”…
“Обратитесь к протопресвитеру”, — лаконически ответил генерал В.Н. Воейков.
“Еще вчера обращался, но протопресвитер, по-видимому, ни о чем не докладывал Его Величеству”, — ответил я.
“Вы, верно, получите приглашение к Высочайшему завтраку: тогда сами обо всем расскажете”…
“Но кто же передаст мне такое приглашение, когда никому неизвестно о моем приезде?” — спросил я, недоумевая…
“Пришлют в гостиницу”, — ответил мне на ходу генерал Воейков и скрылся в толпе.
Я был до крайности раздосадован. Все куда-то спешили, ни у кого не было времени, и никто ничего не знал.
Идти снова к протопресвитеру, после моей утренней беседы с ним, я не мог себя заставить; идти в гостиницу наводить справки о приглашении к Высочайшему завтраку, в то время, когда никто не знал, в какой гостинице остановился, было также бессмысленно… Я решил дождаться выхода из храма священника Яковлева и затем вместе с ним поехать к архиепископу Константину и просить помощи Владыки… До завтрака оставалось еще больше часу и я надеялся, что архиепископ будет приглашен к Высочайшему столу и тогда обо всем подробно расскажет Его Величеству. У выхода собора меня ждал мой бывший товарищ по гимназии. Я перебросился с ним несколькими любезными словами, подивились мы оба, что с того времени прошло почти 30 лет, незаметно промелькнувших, и разошлись в разные стороны, оставляя на память взаимные приветы.
Через десять минут священник Яковлев и я входили в покои архиепископа Могилевского.
Глава 11. Архиепископ Константин
Архиепископа Константина я знал давно и нередко встречался с ним в Петербурге. Это был один из немногих Преосвященных с университетским образованием, принявший иночество по убеждению, что сразу сказывалось в каждом его движении, и что особенно влекло меня к нему.
По этим движениям я почти безошибочно определял настроение Преосвященных, с коими встречался.
Те из них, для которых иночество было лишь фундаментом их духовной карьеры, как-то очень быстро распоясывались, когда достигали предельных ступеней: переставали следить за своей внутренней жизнью, смешивались с настроениями окружавших их лиц и особенно внимательно следили за правилами и требованиями светского обихода. Наоборот, те, кто в иночестве видел наилучший способ возношения души к Богу, путь к нравственному усовершенствованию и очищению, те, не обращая внимания на мирские обычаи и условности, относились к себе с удвоенным вниманием и вкладывали в каждое свое слово и действие мысль о той ответственности, какую они взяли на себя, давая иноческие обеты Богу.
И, чем ближе к закату склонялась их жизнь, тем строже они были к себе, тем сосредоточеннее и внимательнее они относились к своему иноческому долгу, тем больше сказывалась пройденная ими иноческая школа.
Архиепископ Константин принадлежал к числу последних… В его движениях сказывались не только приемы хорошо воспитанного человека, но и эта школа, наложившая на него отпечаток работы над собою, нежной приветливости и благодушия; а умные глаза его говорили, что все на свете суета, напрасны все тревоги и огорчения, и ничего этого не нужно… Владыка только что вернулся из собора и, направляясь в столовую пить чай, пригласил и нас с собою.
Я подробно рассказал о цели своего приезда в Ставку, об отношении протопресвитера Шавельского и, в заключение, выразив сожаление, что не предуведомил заблаговременно Владыку о своем приезде, убеждал Преосвященного в точности выполнить повеление Святителя Иоасафа и подробно донести обо всем Его Величеству.
“Если бы и предуведомили, то я бы, все равно, ничего не мог сделать, — ответил мне упавшим голосом Владыка. — Мы забываем даже, что находимся в Ставке; занимаемся нашими обычными епархиальными делами; Государя видим редко… Позовут к Царю — идем; а нет — сами не смеем являться… Таков, уже заведенный здесь порядок. Шавельский — здесь все… Он безотлучно при Государе, и завтракает, и обедает, и вечера там проводит; а я и мой викарий — мы в стороне, разве только в высокоторжественные дни увидим Государя в соборе, или к завтраку, иной раз, позовут… Вот и сегодня — Тезоименитство Наследника Цесаревича, а я не знаю, буду ли приглашен к Высочайшему завтраку или обеду”…
“Неужели Вы не получили приглашения? Кто же расскажет Царю о прибывших в Ставку святынях!” — с отчаянием в голосе спросил я архиепископа. “Не знаю”, — с грустью ответил Владыка.
“Владыка, это совершенно невозможно, — сказал я. — Вы должны видеть Государя, если не за завтраком, то после завтрака, среди дня, когда хотите, но поехать к Царю Вы обязаны; это Ваш архипастырский долг; иначе Вы прогневаете Святителя Иоасафа… Государь должен знать все, о чем я рассказал Вам сейчас… Кроме Вас никто не расскажет об этом Государю. Протопресвитер этого не сделает; меня к Царю не пускают; дворцовый комендант посылает меня к о. Шавельскому; а о. Шавельский даже слышать не хочет об иконах и говорит, что ему некогда заниматься пустяками. Что же будет?! Я боюсь за Россию… Такое отношение к повелению Святителя Иоасафа не может кончиться добром”…
Архиепископ глубоко вздохнул и, безнадежно махнув рукой, сказал мне с любовью:
