Ознакомительная версия.
После обеда мы вышли непосредственно к советско-литовской границе возле Вильнюса. Нашу роту расположили у широкой асфальтированной дороги. Здесь же стояли ворота – въезд в Литву. Я был в числе первых, кто подошел к этим воротам. С обеих сторон стояли деревянные будки, в которых располагались часовые-пограничники: наш и литовский. На ночь ворота закрывались на замок. Вдоль границы были сделаны ограждения – проволока, но без колючек. Лес с советской стороны вдоль границы был вырублен метров на десять, а с литовской – нет. Во времена панской Польши по субботам и воскресеньям эта граница открывалась, и люди беспрепятственно ходили друг к другу в гости, за покупками. Кто не успевал вернуться вовремя, оставался там до следующей субботы.
Мы с нетерпением ждали приказа перейти границу. Наконец 20 июня 1940 года в 20.15 нам велели перейти литовскую границу. Перешли мирно. Литовские часовые побросали ружья и ушли. Нам сказали, что в Москве заседал Верховный Совет и делегаты от Литвы, Латвии и Эстонии подали заявление об их принятии в состав СССР. Их приняли. Вот почему наши войска на законном основании заняли территорию прибалтийских государств.
Сказали, что надо спешить, так как с моря сюда двигается какой-то шестидесятитысячный экспедиционный корпус. Из кого состоял этот корпус, не объясняли. Но я подумал, что, наверное, из англичан, французов и прочих капиталистов. И мы спешили. Шли днем и ночью, без нормальной еды и воды, без привалов. И так трое суток. На третий день пришли в городок Кайшадориус, который находился севернее Каунаса, тогдашней столицы Литвы. Утром на большом открытом поле вся наша дивизия мертвым сном спала. Никого сидячего или стоячего не было видно. Вижу, стоит легковая машина эмка, а в ней комиссар дивизии полковой комиссар Егоров, батальонный комиссар зама по комсомолу Толкачев, какой-то незнакомый полковник и шофер. Все спят. Устали. Неподалеку наша штабная машина, в которой тоже все спят. Я снова лег спать. День был тихий, без дождя и ветра.
В 12 часов дня нас всех построили, подсчитали, накормили и поротно развели по лесам, где мы отдыхали три-четыре дня. Потом, уже на грузовиках, правда стоя, под проливным дождем, длившимся на всем пути от Каунаса до Лесного, везли назад. Мы промокли до ниточки, даже адрес в смертном пистончике промок. Опять голодные. Машины часто буксовали, и мы их выталкивали. В Лесном мокрыми легли в постели из соломы.
После Прибалтийской кампании наш 128-й стрелковый полк стал дислоцироваться в местечке Жировичи, которое находилось в 10–12 километрах от города Слоним. В Жировичах проживало 12 тысяч граждан белорусской и польской национальности. В городе было пять храмов: православный, католический и других вероисповеданий. Ежегодно проходил крестный ход, на который собирались тысячи верующих. Люди были отовсюду, многие шли босиком. Наши власти попробовали помешать им: установили громкоговоритель и стали транслировать советские песни, марши. Пришел главный священник с протестом и угрозами. Наш полковник отдал приказ о прекращении радиодиверсии. Шествие проходило летом и продолжалось три дня и три ночи.
В Жировичах была почта, магазин, клуб. Нас разместили в одной из церквей, где уже были сколочены двухэтажные нары, оборудована столовая, кухня. Вероятно, до нас здесь уже размещалась какая-то воинская часть. В нашей пулеметной роте были лошади для пулеметных тачанок и верховой езды. Я, командир роты и старшина иногда совершали конные прогулки по окрестностям. Как-то мы выехали в поле и заметили, что за колючей проволокой сидят какие-то люди. Подъехали поближе и у часового спросили, кто они такие. Нам объяснили, что это польские офицеры бывшей их армии. Вокруг лагеря по углам стояли вышки, а на них – наши советские часовые. Нам стало жалко поляков, ведь они не были нашими врагами, так как Гитлер сам напал на них первым.
Жители на освобожденных территориях, и поляки, и белорусы, всегда открыто говорили, что скоро будет война и что немцы вышибут нас отсюда за два часа. Они еще никого не боялись. Во-первых, эти территории были польскими и сталинскую мясорубку они еще не пережили, во-вторых, до того, как сюда пришли советские войска, здесь уже побывали немцы, которые по договору с нами отступили за демаркационную линию. Уходя, немцы открыто говорили, что вернутся сюда через два года, то есть в 1941 году. С населением в ту пору у немцев были вполне хорошие отношения. К тому же все знали, что в Германии нет ни колхозов, ни коммунистов. Очень часто мы видели на стенах антисоветские листовки.
На полигоне за деревней проводились военные занятия, штыковой бой, атака, владение оружием. Стрельба была на полигоне, а муштра – на плацу. В клубе часто крутили кино, проводились концерты как профессиональных артистов, так и самодеятельности. Я стал играть в клубном оркестре на скрипке. Руководитель оркестра Кроль[84] пытался учить меня играть по нотам. В январе 1941 года меня назначили заместителем начальника клуба. Я нанимал артистов из Барановического театра. На это давались и деньги, и машина. На 23 февраля я привез артистов из Слонима, в их числе оказались сестры Уриновские. Они очень красиво танцевали какой-то полуакробатический танец, в клубе было холодно, а они полураздеты. Встретили их очень тепло и долго аплодировали.
Вскоре меня назначили начальником полковой библиотеки. Дали двух библиотекарей – Баркана Якова Исаковича и Шехтера. Мой предшественник, младший политрук Бутенков, был отправлен политруком дисциплинарного штрафного батальона. Такие батальоны в то время только создавались. Я стал спать вместе с поварами и музыкантами. Всеобщий подъем в 6 часов утра нас уже не касался. На утреннюю зарядку мы тоже не выходили.
Большим книголюбом был начальник продовольствия майор интендантской службы Злотников[85]. Он всегда рылся в книгах, брал домой, а дня через три-четыре менял на другие. Перечитывал все газеты. Мы подружились. Я ходил всегда аккуратно одетым. Шинель, гимнастерку, брюки портные мне подогнали. Купил польские хромовые сапоги, а русский мастер перешил их по моей ноге и по форме сапог советских командиров. У поляков голенище называют «халява». Оно несколько другой формы. У них есть даже поговорка: «Пана узнают по халяве».
Злотников всегда брал меня на пробу обедов. Сначала в столовой для командного состава, затем – для рядового. Обед раздавали только после того, как мы попробуем.
Несколько раз меня командировали в Минск для покупки подарков детям военнослужащих и их женам. Я делал все аккуратно, перерасхода не допускал, ну и присвоений тоже. В Минске я ходил на танцы в клуб имени Сталина, спал в казарме.
Ознакомительная версия.
