добиваясь исторической подлинности и достоверности. Эта жесткость, бескомпромиссность Тарковского разрушала его здоровье, работа над «Рублевым» не позволяла переключиться ни на что другое – картина стала в эти годы делом жизни.
После отъезда Тарковского начнется массовый исход из страны писателей и художников, отличающихся группой крови от общепринятой. На какое-то время тихо, без огласки и политических анонсов, отъехал из России и Кончаловский. За рубежом он сделал пять или шесть вполне качественных картин, затем вернулся. За свободой поехали Михаил Калик, Фридрих Горенштейн, еще позднее Василий Аксенов, Владимир Войнович, Георгий Владимов и многие другие – цвет тогдашней интеллигенции. Судьбы их сложились по-разному.
Вынужденная эмиграция коснулась почти всех первопроходцев нового искусства, экспериментаторов, носителей рискованных тем и характеров. В живописи, монументальном искусстве – Эрнст Неизвестный, Олег Целков, Лев Збарский, Ицхак Рабин, Юрий Купер – участники Белютинской и бульдозерной выставок. Я была прикрепленным куратором фильма Калика «До свидания, мальчики» [38], о котором уже упоминалось. Автор поэтической сказки «Человек идет за солнцем» с музыкой Микаэла Таривердиева Калик снял одну из самых щемящих лент о трагедии двух влюбленных, разлученных войной. В Израиле, куда отбыл Калик в поисках работы (в 1971 году – Прим. ред.), он не вписался своим наивно-романтическим дарованием в жизненный распорядок перманентно воюющей страны. Лично я больше не видела его картин. Многие эмигранты были успешны, но мало кто превзошел достигнутое ими в России. А сегодня почти все уцелевшие вынуждены одной ногой стоять на земле, приютившей их (Израиль, Франция, США, Швеция, Германия и др.), другой – здесь. Наше Объединение сотрудничало со всеми уехавшими, вытаскивая запрещенные к печати или появившиеся в самиздате вещи.
* * *
Между первым и вторым арестом Александра Солженицына была попытка реализовать хоть что-нибудь из сочинений писателя, почитаемого за пророка, хотя само имя его в те годы уже изымалось. И вот чудо! Удается подписать авансовый договор с Александром Исаевичем на экранизацию рассказа «Случай на станции Кочетовка», хотя его повесть «Один день Ивана Денисовича», опубликованная в «Новом мире» Александром Твардовским с благословения самого генсека Хрущева, даже не могла быть упомянута. Власть испугалась потока «лагерной» литературы. Время стремительно менялось, заморозки крепчали.
Я была знакома с автором ГУЛАГа. Встречались раза два в Театре на Таганке – Любимов был близок с Александром Исаевичем, навещал его во все времена, и теперь, ко дню 80-летия, он поставил на Таганке спектакль «Шарашка» (по главе из романа «В круге первом»), сам сыграв Сталина в 1998 году.
Где-то году в 1965–1966-м Солженицын был и на спектакле «Антимиры». По окончании в кабинете Юрия Петровича мы посидели, попили чаю. Впоследствии возникли слухи о каком-то раздраженном высказывании Солженицына о Вознесенском, где он находил его талант холодным. А тогда, на Таганке, Александр Исаевич хвалил и стихи, и актеров, хотя мне-то казалось, что все увиденное было ему чуждо – он художник другой галактики.
Спектакль «Антимиры», который, как известно, прошел на Таганке свыше тысячи раз, неизменно собирал полные залы. Несомненно, какое-то эстетическое влияние, восприятие нового у поколения 60-х шло через «Антимиры». Десятилетия спустя встречались люди, которые, узнавая Андрея Вознесенского в аэропорту, на улице, на каких-то обсуждениях и приемах, говорили: «Мы воспитаны на ваших стихах и “Антимирах”…». Почти всю поэзию, звучавшую в «Антимирах», знали наизусть. Конечно же, благодаря Любимову и исполнителям – Высоцкому, Смехову, Золотухину, Славиной, Демидовой и многим другим. Важно и то, что в первых спектаклях, а потом только в юбилейных стихи читал сам автор, что подогревало интерес.
По просьбе Александра Алова я взялась поговорить с Александром Исаевичем о возможном договоре. Увы, мы хорошо понимали, что сейчас фильм по Солженицыну никто не разрешит, однако это был именно тот случай, о котором упоминал Василий Аксенов – на стадии заключения договора нас не контролировали, а аванс автор мог не возвращать, даже если картина не состоялась. Для бедствовавшего, напрочь запрещенного писателя в то время это было благом. А там, полагали мы, глядишь, и наступят другие времена. С Александром Исаевичем мы встретились, договор был подписан на рассказ «Случай на станции Кочетовка».
В следующий раз встреча с Александром Исаевичем случилась у нас в Переделкино. Это было зимой. Дома были в сугробах, снег чуть подтаивал, на дороге слякоть мешала езде, машины буксовали. Мы знали, что на даче Корнея Ивановича Чуковского скрывается Солженицын, тщательно оберегаемый хозяином. Позднее он жил у Мстислава Ростроповича и Галины Вишневской довольно долго. Его пребывание там описано подробно в книге Галины Павловны.
Сохранилась фотография Вознесенского и Александра Исаевича того времени, довольно удачная. Когда открылся «Дом русского зарубежья», я отдала фотографию Наталье Дмитриевне, жене писателя и директору музея. Но то был момент нашего пересечения, который оставил след в поэзии Андрея.
Итак, Корней Иванович позвонил мне в Дом творчества:
– Зоя, не собираетесь ли вы в Москву?
Живя там, я часто бывала у него в гостях. Началось с того, что он прочитал мою монографию о Вере Пановой, похвалил и пригласил на дачу. Потом он дарил мне свои книги и «Чукоколу», в которой были и стихи Андрея. Очень памятен был вечер в его доме с приехавшей из Сан-Франциско Ольгой Андреевой Карлейль – внучкой Леонида Андреева, художницей и писателем, которую Корней Иванович знал еще ребенком.
– Собираемся, – ответила ему, – пытаюсь завести машину, а что? – У меня был Жигуленок № 3, исправно бегавший уже не первый год, водитель я была классный.
– Не добросите ли моего жильца до столицы?
В тот раз мы с трудом въехали на дачу Чуковского, а на обратном пути забуксовали. Непролазные сугробы перекрыли выезд. Андрей с Александром Исаевичем взялись толкать машину, я выворачивала руль, делала раскачку. Жаль, не могла это заснять, была бы неслабая фотография. Стихотворение Андрея об этой истории, которое он посвятил мне, заканчивалось строчками: «…Он вправо уходил, я влево, дороги наши разминулись».
В город мы ехали почти молча, когда приближались к Москве, Александр Исаевич стал нервничать, в какой-то момент предложил ехать тише. Пытаясь успокоить его, я похвасталась, что вожу машину с 18 лет, всегда безаварийно, в таком режиме, волноваться не стоит. Солженицын отреагировал жестко: «Зоя Борисовна, я не для того претерпел все – и тюрьму, и лагерь, чтобы из-за вашего лихачества или случайности рисковать жизнью. Езжайте осторожнее, пожалуйста». Осторожнее, так осторожнее, я сбросила скорость. Мы дотянули до Москвы, ни о чем не спрашивая. Подъехав к Арбату, Александр Исаевич внезапно тронул меня за плечо и попросил: «Высадите меня здесь. Когда я пойду, не оглядывайтесь. Не хочу, чтобы
