всеми потрохами. Предаю их родителей, их бабушек, предаю соседей по подъезду. Предаю фабрики и заводы, свое приблатненное детство, папу и маму, КВН и передачу «Будильник» и даже субботний матч «Спартак» – «Динамо» (Киев).
Короче, я предал все, что смог предать в тот день. Предал и тут же забыл.
Следующего свидания пришлось ждать семь лет. И пусть они прошли не в Тибете, но я уже был готов к этой встрече морально.
Слава богу, на этот раз никого предавать не пришлось (даже приятеля, который добровольно и кстати уснул в мягком кресле кинотеатра). Завороженный, я смотрел на черно-белое «Жертвоприношение», и, когда осиянные гением режиссера любовники поднялись в воздух и описали над постелью пару кругов, напомнивших мне великолепную восьмерку, разрезанную пополам, я едва не кончил. Потом горел пустой дом, а немой мальчик вместо пожарища поливал сухое дерево. Потом пошли титры, я разбудил приятеля, и он спросонья подозрительно глядел на меня, но я лишь блаженно улыбался ему в ответ.
Потом прошла неделя, другая, началось и кончилось иваново детство, клубился за окном общаги солярис, я воровал зеркала, испытывал ностальгию и тратил последний рубль на андрея рублева. Повесив над кроватью снимок кумира, где он корчился у глазка камеры (кино-), я ходил по городу, так же неистово морща лоб, чтобы приобрести похожие горькие складки на кончиках своих губ. Я не мог смотреть на обыкновенных людей, слушать их телефонные разговоры, весь этот джаз, в котором они перемалывали насущный хлеб, вместо того чтобы его преломить. Наконец я достал всех своим тупоумием, пытаясь доказать недоказуемое – примерно то, за что шестеро засохли на кресте, трое были побиты камнями и один утонул сам, ловя в неположенных местах рыбу.
Несколько раз меня пытались бить, но всякий раз в самый последний момент я выпрыгивал в окна и больно падал на дно своего колодца. От меня отвернулись все, кто меня знал, а кто не знал, почему-то, словно предчувствуя беду, не смотрели в мою сторону.
Но мне было хорошо. Семь фильмов мастера встали семью самураями у моей деревни, обложенной напастями с четырех сторон. Я шел под сводом небес по красной пустыне, храня в себе смутный объект желания, пока на последнем дыхании не вышел на земляничную поляну. На часах было восемь с половиной, в моих руках была скрипка, а сзади – неумолимый, как рак легких, двигался каток.
У Риты были красивые глаза и маленькое гибкое тело. Николаев любил это тело. Его все устраивало; единственное, что смущало – это кот.
Кот жил в квартире Риты, поэтому перед Николаевым он имел преимущество.
Николаев часто приходил к ней в гости. Они закрывались в ее комнате и предавались любви. Ритина гибкость поражала его, ее страсть казалась звериной, Николаев сходил с ума. Все было бы чудесно, если бы не кот!
– Когда я прихожу, он странно на меня смотрит, – говорил Николаев Рите, гладя ее по бархатной спине. – Как будто не рад.
На что Рита отвечала:
– А чего ему радоваться? Ты же с ним не здороваешься.
Николаев не считал себя сумасшедшим, чтобы здороваться с каким-то паршивым котом, хотя вот Ритина мама подолгу с ним разговаривала. Кот, конечно, молчал, говорила одна мама, но со стороны складывалось впечатление, что он ее внимательно слушает.
– Ей что, больше поговорить не с кем? – ухмылялся Николаев.
– Не с кем, – отрезала Рита.
Мама мамой, но больше всего Николаева раздражало поведение кота. Очевидно, что кот его не любил и совершенно не боялся. Он даже не уходил в сторону, когда они встречались в узком коридоре, и Николаеву приходилось уступать коту дорогу. Неслыханное дело – чтобы он пасовал перед котом!
Когда-нибудь они должны были сразиться. Все шло к этому.
В тот раз мамы не было дома, поэтому Николаев и Рита дали себе волю. Их стоны заглушали грохот трамвая за окном. В самый разгар Николаев вдруг соскочил с дивана и ринулся к двери.
Его подозрения оказались ненапрасными. За порогом сидел кот и злобно таращился на голого Николаева.
– Умри, тварь! – вскричал Николаев и с силой пнул в серое мохнатое брюхо.
Пролетев несколько метров, кот с глухим стуком ударился о стену.
– Не смей! – закричала Рита. – Не смей, гад!
Оттолкнув Николаева, она выскочила в коридор и склонилась над котом. На ее спине выступил ряд позвонков.
Николаев задохнулся от предательства. Он почувствовал, как обожгло глаза.
– Ах так! – заорал он, краснея лицом. – Значит, я гад?! Да?! Гад?! Ну и целуйся со своим…
– Это мой отец, понял? – прошипела, ощетинившись, Рита. – Это мой отец.
– Жабервогова Наташа, подойди к центральным воротам, к тебе приехали родители. Повторяю: Жабервогова Наташа…
Голос из большого серебристого репродуктора долетал до самых отдаленных закоулков пионерского лагеря.
– …подойди к центральным воротам. К тебе приехали родители.
Наташа вылезла из темного угла и, жмурясь от яркого солнечного света, поплелась в сторону центральных ворот.
Из-за ее спины выскочили трое. Они пробежали, не обратив на нее внимания.
Наташа вздрогнула – из кустов ломанулись еще двое.
«Попрошусь домой, – подумала Наташа, глядя себе под ноги. – Все равно никто меня здесь не любит».
Едва не сбив ее с ног, мимо пробежала уже целая группа. Все они неслись в одном направлении.
Девочка всхлипнула. На глаза навернулись слезы обиды.
Все куда-то спешили. Всем было хорошо и весело в этот жаркий летний день. Никто не обращал внимания на Наташу – вот уже три дня как ее перестали даже дразнить. Она шла на встречу с родителями, которые впервые приехали к ней на свидание.
«Папа не захочет, – первая слеза покатилась по щеке. – Скажет: нужно привыкать. Я привыкал, и ты привыкнешь, вот как он скажет».
Промчалась еще одна группа, и кто-то больно толкнул ее в плечо. Она крутанулась на ходу и едва не упала на нагретый солнцем асфальт. Не в силах больше сдерживаться, Наташа присела на корточки и, закрыв лицо ладонями, горько заплакала.
«Ну почему, почему они не любят меня!»
…Когда Наташа подошла к центральным воротам лагеря «Орленок», она увидела странную картину: у металлической решетки ворот собралась густая толпа. Никто не шевелился, словно всех разом поразил непонятный недуг. Боязливо проходя мимо, она заглянула в широко раскрытые глаза ближайших к ней ребят. Их взгляды были устремлены в одну точку и отражали только ужас.
Ничего не понимая, Наташа через калитку вышла к родителям.
На пятачке перед красно-белым шлагбаумом два больших жабервога доедали физрука. Впрочем, уже доели,
