– А ничего другого не предлагают… – Краем уха я слышу, как сквозь грохот закрывающихся дверей и ураганный вой отходящего с другой платформы поезда голос в динамике объявляет следующую станцию. – Пропусти, мне выходить нужно, – говорю я, ощущая, как Леночка бесцеремонно прижимается ко мне.
– Да ладно, – глумливо смеется она. – Видимся-то раз в сто лет. Поехали дальше.
Я безуспешно пытаюсь выбраться. Но она грубо толкает меня животом, коленками и грудью, продолжая хихикать.
– Куда тебе торопиться? На свидание, что ли, опаздываешь? – Своей широкой фигурой Леночка преграждает мне путь и заставляет опуститься на сиденье. Глядя сверху, она продолжает довольно улыбаться. – Ну что? Или поважнее есть дела? Рассказывай!
Мой голос становится хрупким, как тонкий стеклянный бокал. Он вот-вот треснет в толстых и сильных руках.
– Ну хватит шутить, – опасно звенит мой голос. Хотя я понимаю, что она не шутит. Она забавляется со мной, как может забавляться кошка с выпавшим из гнезда птенцом. – Пусти. Я на работу опаздываю.
Моя беспомощность и страх только заводят ее еще больше.
– НА РАБОТУ! – Она гнется от смеха. – Знаю я твою работу. Ноги раздвигать! – Леночка радуется удачной, как она считает, шутке. Но уже через секунду она зло выплевывает: – Парит она мне тут мозг, целка семиабортная! Чего вылупилась? Думаешь, стала содержанкой, так теперь все можно?
Она нависает надо мной всем своим плотным, пропитанным запахами телом.
– Мало мы таких, как ты, в школе чморили… Недочморили. Думаешь, теперь крутая стала, да? Ходит с таким видом, как будто срать хотела на всех с высокой вышки. Мамаша твоя тоже, помню, все из себя чего-то корчила. Приходила в школу с поднятым носом учителям взятки давать, чтобы у детишек оценки хорошие были… Только ты лицо-то попроще сделай. А то ведь всякое бывает. Порежут мордашку или кислотой плеснут: была звезда – и нет звезды. Будешь на трассе у дальнобойщиков за сто рублей отсасывать…
Эта мысль доставляет Леночке удовольствие, как будто она мечтает о чем-то невероятно прекрасном. От удовольствия Леночка снова начинает улыбаться и даже отступает на шаг назад. Пользуясь этим, я вскакиваю с места и вылезаю в образовавшийся просвет. Я наступаю на чью-то ногу. Получаю тычки в спину. Слышу недовольное шипение сбоку. Толкаю кого-то в живот или в бок, прорываясь вперед. Но Леночка успевает схватить меня за край джинсовой куртки. Она делает это так, как будто забыла сказать что-то очень важное своей подруге, с которой случайно встретилась в метро и заговорилась, забыв о том, что подруге пора выходить, или вдруг вспомнила, что у нее в руках остался мой зонт или еще какая-то вещь… Она подтягивает меня к себе ровно настолько, чтобы успеть сказать мне перед тем, как я выбегу в закрывающиеся двери поезда:
– Ты учти, сучка, я тебя еще достану… Просто так, чтобы повеселиться. У меня муж в ФСБ работает, так что я тебя везде найду…
Реактивный грохот рвущегося в темный туннель поезда на несколько секунд полностью оглушает меня, и я застываю, как изображение на стоп-кадре. Но когда мир вокруг оживает и снова начинает двигаться, я обнаруживаю, что меня трясет так, как будто бешеный поезд все еще мчится мимо меня, распространяя волны страха и ненависти, делающие меня беспомощной. Я чувствую себя пластмассовой куклой с широко открытыми бессмысленными глазами, которые как будто удивляются тому, насколько огромным, разнообразным, жестоким и беспощадным может быть мир вокруг. Совсем некукольный мир вокруг глянцевого тельца, лишенного признаков пола. Живущие в этом мире недобрые дети могут с легкостью, просто ради развлечения, отвернуть кукле голову и выбросить эти жалкие остатки на помойку.
Мой кукольный мозг даже не вмещает того, что может сделать со мной Леночка Цепеш, ее муж-фээсбэшник и любой другой урод, которому почему-то кажется, что я живу лучше и счастливее его. Я бегу между двух тоннелей, по которым в разные стороны скользят, словно огромные адские черви, железные поезда. Они везут в своих утробах миллионы жадных и злых существ, питающихся друг другом. За что я попала в этот ад? Ведь я другая…
«Другая… Другая… Другая? Другая?» – стучит в моих висках растерянный вопрос. А другая ли? Чем я лучше Леночки и таких, как она? Тем, что прочитала несколько книг, которых не читали они? Тем, что принимаю душ два раза в день? Тем, что не выпиваю бутылку пива за завтраком? Да, всё это позволяет мне СЧИТАТЬ себя другой. Но я еду с ними в одних поездах, дышу одним воздухом и питаюсь одним дерьмом. Поэтому все, что я думаю по поводу самой себя, – это просто чушь. Кажется, я понимаю, за что Леночка Цепеш так ненавидит и презирает меня, нелепую куколку с задранным вверх носиком.
И я бегу по гранитному подиуму метро, быстрее и быстрее – туда, где меня научат быть действительно другой.
Глава десятая
Несколько часов спустя, слушая мой сбивчивый и нервный рассказ о том, что произошло в метро, Виктория заливается безудержным смехом. Но затем удрученно смолкает и некоторое время не отрываясь смотрит на меня.
– Господи, детка, откуда в тебе все это? – произносит она задумчиво. – Зачем все эти вопросы? Неужели ты считаешь, что, если поймешь всю эту чушь, тебе станет легче жить?!
Мои кукольные глаза мигают удивленно и беспомощно, прося утешения и надежды.
– Ты так ничего и не поняла, глупышка. – Виктория достает из сумочки конверт и протягивает его мне. В конверте несколько стодолларовых бумажек. – Это твой гонорар. Пятьсот долларов. Это не много и не мало. Это ровно столько, сколько ты готова сейчас заработать.
Виктория делает паузу, достает из сумочки какую-то таблетку. Проглатывает ее. И быстро запивает водой из тонкого бокала, который стоит на столе.
– Этих денег тебе достаточно для того, чтобы купить несколько недорогих китайских тряпочек, сходить в кафе, купить диск… Эти деньги дают тебе за возможность попользоваться твоим изображением… – Виктория смотрит на меня с состраданием, как смотрят на больных детей. – Понимаешь? За право быть самостоятельной, не просить у мамы с папой на газировку и мороженое ты готова жертвовать своим временем и тем, что твою милую мордашку снимают фотографы, а потом с ее помощью рекламируют трусы или телефоны. Но ты хочешь быть ДРУГОЙ, НЕ ТАКОЙ, КАК ВСЕ. – Здесь глаза Виктории загораются каким-то насмешливым дьявольским блеском. – Наверно, ты не имеешь в виду, что хочешь быть сильнее, умнее, честнее. Ты просто не хочешь больше жить в таких же убогих квартирах, в которых живут обычные люди. Тебе хочется ездить на дорогих машинах. И тебе вообще не хочется думать о деньгах. Но я должна тебе кое-что объяснить. За ту работу, которую ты делаешь сейчас, никто не станет платить тебе больше. Скорее наоборот. Чем больше ты будешь сниматься, тем реже будут тебя приглашать, потому что все хотят нового. Новых впечатлений, новых лиц. И со временем тебе придется соглашаться работать за гораздо меньшие деньги, чем те, которые ты получаешь сейчас.
– Но ведь другие же как-то зарабатывают, – пытаюсь слабо возразить я. И почти ощущаю, как по-детски надуваются мои губки и начинают блестеть глаза.
Виктория вздыхает и произносит так, как будто меня нет рядом:
– Напрасно потраченное время. Она безнадежна. – Но через несколько секунд она берет себя в руки и продолжает все так же сочувственно: – Как странно, что ты еще ничего не поняла. Ты же уже несколько месяцев находишься рядом. И по-моему, я показала и рассказала тебе достаточно… Если ты хочешь, чтобы за тебя платили, ты должна перестать относится к себе как к человеку. Хороших людей много – и они никому не нужны. Хороших людей никто не покупает. Покупают что-то приятное, полезное, красивое. И заметь, изображение колбасы стоит гораздо дешевле, чем сама колбаса. В этом весь секрет. Не морщи лобик и не пытайся задавать всякие вопросы, которые ты обычно задаешь. Просто запомни это. Пока тебе платят только за изображение мяса. Если ты хочешь изменить свою жизнь – тебе придется овладеть искусством БЫТЬ мясом. Свежим, высококачественным, очень дорогим мясом.
