это был импортный товар, к тому же плохо переносящий морские перевозки. А хозяйки не
могли допустить мысли о том, чтобы осквернить священную французскую кулинарную
традицию, заменив пом-де-фри с мясом бататом или иными полинезийскими
корнеплодами, и дошедшие в сохранности ящики картофеля становились предметом
жестокой и беспощадной борьбы. Что до таитянских девушек, то проблема была прямо
противоположного рода: их было слишком много, и чиновники слишком часто искали в их
объятиях утешение и отдых после выматывающих душу картофельных битв.
Светская жизнь чиновничьего сословия сводилась к нескончаемой череде
традиционных обедов, причем меню и размещение гостей за столом долго оставались
важнейшей темой всех разговоров в городе. В промежутках между зваными обедами
женщины сплетничали за чашкой кофе, а их мужья сплетничали, пили и играли в домино в
«Сёркл Милитер»; местные тузы сплетничали, пили и играли в домино в «Сёркл Юньон».
Всего красноречивее интересы местного общества характеризует то, что единственными
предприятиями в Папеэте тогда были винный завод, пивной завод, фабрика по
производству льда и фабрика освежающих напитков, которая выпускала преимущественно
содовую воду. Один из участников кругосветного плавания шведского фрегата «Ванадис»,
побывавший на Таити незадолго до Гогена, дополняет картину экономики лаконичной
справкой о торговле: «Из наших продуктов здесь можно увидеть только спички и
некоторое количество норвежского пива. Сами французы сбывают на островах почти
исключительно вино, коньяк и табак»46.
Два-три раза в год чиновники и местные тузы встречались на приеме у губернатора,
где без особого успеха пытались найти общую тему для разговора. В остальные дни года
они ограничивались холодными поклонами во время вечерних и воскресных прогулок на
колясках вдоль берега залива. Только одно объединяло две соперничающие группы
французов - глубоко укоренившаяся недоброжелательность к тремстам коммерсантам и
плантаторам английского и американского происхождения. Большинство членов этой
группы родились на острове и сочетались браком с членами самых знатных таитянских
семей, что, разумеется, делало их еще более могущественными и опасными. Гораздо
позднее возникла следующая группа, к которой французы и англосаксы относились
одинаково неодобрительно. Речь идет о трехстах китайцах; их двадцать пять лет назад
привез на остров один шотландец-мегаломан, который задумал за счет дешевой рабочей
силы сделать более доходным производство хлопка на своей плантации. Шотландец
прогорел, а кули поневоле пришлось остаться на острове. Понятно, на их долю досталась
самая примитивная и скверно оплачиваемая работа. Большинство стали портными и
уличными торговцами; некоторые держали мясные лавки или с великим трудом
выращивали овощи и корнеплоды на искусственно орошаемых клочках земли на окраине
города. Наиболее преуспевшие открыли мелочную торговлю или трактиры, где
завсегдатаями были туземцы и моряки. А два-три человека нажили на опиуме такие
деньги, что надеялись вскоре осуществить самое горячее желание каждого китайца,
достигшего преклонных лет: вернуться на родину со сбережениями, которых хватило бы
на роскошные похороны и дорогую гробницу.
Наконец, в Папеэте жило довольно много - около двух тысяч - более или менее
чистокровных полинезийцев. Хотя они числом вдвое превосходили всех европейцев и
китайцев вместе взятых, у этой группы не было почти никаких прав и почти никакого
национального самосознания. Примерно половину составляли женщины, которые вышли
замуж за европейцев, их дети и родственники, тоже переехавшие в город. Надо сказать,
что полинезийки очень неохотно вступали в брак с китайцами, ибо те обладали двумя
непростительными, на взгляд таитян, пороками: они были скупы и неопрятны.
Остальное туземное население Папеэте составляли многочисленные женщины и не
столь многочисленные мужчины, которые первоначально приехали сделать покупки,
развлечься и посмотреть чудеса большого города. Как это часто случается я в других
частях света, столичная жизнь настолько пленяла гостей из провинции, что они оседали в
городе и нанимались на работу, чаще всего слугами. Конечно, самые молодые, красивые и
предприимчивые женщины быстро открывали, что в Папеэте много солдат и матросов,
которые, наперебой предлагая им еду, вино, деньги, требуют взамен лишь то, что таитянки
в своей родной деревне безвозмездно дарили любому неженатому мужчине.
Поскольку таитяне в Папеэте были подчинены другим этническим группам, они
почти совсем отказались от своих нравов и обычаев. Однако многие остались верны
привычке купаться утром и вечером, избрав для этого пересекающий город ручей
Королевы. А в окружавших все дома прелестных садах ежедневно можно было видеть, как
туземцы готовят себе обед в таитянской земляной печи. На обломках базальта,
выстилающих дно неглубокой ямы, разводили костер; раскалив камни, клали на них
завернутые в большие листья кушанья и засыпали яму песком, после чего можно было
спокойно выкурить трубку или сигарету, ожидая, пока еда будет готова.
Гоген, разочарованный в своих соотечественниках, с горечью подытожил свои
впечатления от Папеэте: «Это была Европа - Европа, от которой я уехал, только еще хуже,
с колониальным снобизмом и гротескным до карикатурности подражанием нашим
обычаям, модам, порокам и безумствам». Генри Адаме был лишь немногим милосерднее,
когда в письме от 23 февраля 1891 года говорил: «Папеэте - одно из тех идеальных
местечек, у которых есть только один недостаток: они невыносимы. Стивенсон
предупреждал нас об этом; и все же я допускаю, что когда-нибудь в будущем, когда город
опять будет окружен ореолом романтического далека, мы будем вспоминать наше
пребывание там, удивляясь, как он мог нам надоесть. Солнце и луна выше всех похвал.
Горы и море вполне годятся в обитель всем богам любой теологической энциклопедии.
Город отличен от всего, что мне довелось видеть, на нем лежит печать утерянной
прелести, которую приписывают раю, - если не считать горожан. Что до них, то не знаю
толком почему, но они меня очень сильно беспокоят. А между тем они гораздо занятнее,
