Вы, кажется, это и пытались сделать, когда приехали наши оперативники?
Я опустила глаза.
― Желаю вам твердости. Вы невиновны и, по сути дела, являетесь жертвой афериста. Хоть он и сын профессора, у которого мы в свое время все учились. Все будет хорошо, верьте мне, ― закончил напутствие Ножницкий[10].
― Спасибо вам,- прошептала я на прощание.
― За что же?
― За человечность, ― и быстро ушла, боясь, что все-таки не выдержу и заплачу.
Иван Васильевич ни разу не прервал меня, лишь крепко сжимал мои руки, когда, под влиянием неприятных для меня воспоминаний, я начинала особенно волноваться.
― Это необыкновенная история, ― сказал Иван Васильевич. ― И я с нетерпением ожидаю финала.
― Ну, теперь узлы будут развязываться, и это уже не так интересно, ― усмехнулась я. ― Дам прочитать как- нибудь письмо Игоря, присланное из тюрьмы, из него все будет ясно!
К этому времени мы прошли по рельсам метро от «Дзержинской» до «Охотного ряда». Дали отбой. Поднялись наверх, обменялись рукопожатием и расстались. На лице Ивана Васильевича в лучах восходящего солнца я увидела выражение такого неподдельного сочувствия, что задохнулась от нахлынувшей благодарности ― за короткое время он стал мне так близок, как бывают близки только самые лучшие друзья юности.
Я вышла из ворот МУРа и растерялась. Было жарко. Вокруг шумела Тверская улица, бронзовый поэт с голубем на плече, скрестив на груди руки, по-прежнему печально глядел на роившуюся у его подножия пеструю толпу, а я стояла и не знала, что делать и куда идти. У меня не было ни копейки, даже на трамвай. Толпа подхватила меня, и, как-то бездумно, машинально передвигая ноги, я оказалась на Триумфальной площади. Отсюда было рукой подать до Лесной, где жила Ира Анискина.
― Ты уже на свободе, как здорово! ― обрадовалась она.
Для нее, конечно, два дня, которые я провела под арестом, прошли быстро; сидя в уголке кровати, поджав под себя ноги, она рассказала, как выполнила все мои поручения: в тот же вечер, несмотря на усталость, съездила к Алеше и сообщила о моем аресте.
― Ой, ты, наверное, есть хочешь?
Я утвердительно кивнула головой. Ира налила мне и себе по тарелке борща из большой кастрюли и сказала:
― Правда, вкусный? Ты знаешь, я отучила Петра от колбасы и сливочного масла, которыми он питался раньше как диабетик. Теперь он ест супы на красном бульоне, это гораздо дешевле, ведь мы живем на одну его стипендию. Не идти же мне работать в моем положении!
― Но может, это вредно при его болезни? ― засомневалась я.
― Ну, да! Врачи чего не выдумают? А по-моему, нет ничего полезнее борща. Я сама варю. Вкусный, правда?
С этим я была вполне согласна и поглощала борщ с большим удовольствием. Ира продолжала рассказывать о болезни Петра, о том, что от учебы у него совсем испортилось зрение[11]. Вдруг мне сделалось тоскливо и муторно, и я уже не могла находиться в этой маленькой комнатушке, насквозь прогретой лучами заходящего солнца. Я прервала ее на полуслове и попросила дать гривенник на трамвай.
― Ты подожди, придет Петр, у него, вероятно, найдется!
― Нет-нет, как-нибудь доберусь!
И быстро захлопнула за собой дверь, не обращая внимания на возгласы Ирины.
Побрела, стремясь к Садовой, по каким-то улицам, вышла на Божедомку и вдруг остановилась возле двухэтажного домика, показавшегося удивительно знакомым. Господи! Здесь живет Володя Князев!
Сразу вспомнилось беззаботное время в Павшине, где я временно работала и дружила с веселым, чистым юношей. Он жил на даче и готовился в вуз. Просвещал меня по части звезд, особенно ярко сиявших на темном августовском небе, хотя собирался учиться на конструктора. Чтобы доказать свои способности в избранной специальности, построил для меня термос из фанеры, проложенный внутри каким-то хитрым материалом, ― термос не только сохранял приготовленную пищу горячей, но и доваривал ее. Как-то случилось вместе с Володей ехать в Москву, он затащил меня к себе домой и познакомил с родителями ― папой, полнотой и очками напомнившим постаревшего Пьера Безухова, и мамой, в молодости, наверное, похожей на Наташу.
«Доктор Князев» ― было написано на медной дощечке. И меня вдруг потянуло в этот дом, захотелось увидеть этого восторженного мальчика, теперь уже, наверное, студента. Я позвонила. Дверь распахнулась. На пороге стоял Володя:
― Рая! ― радостно завопил он. ― Как хорошо ты сделала! Папа! Мама! Рая пришла! ― и, крепко схватив за руку, потащил в гостиную.
Посреди комнаты незакрытые чемоданы пузырились вещами.
― Извините, я на минутку, я вижу, у вас сборы.
― Ничего, не беспокойтесь, ― сказала мама, ― мы уезжаем в Боровое сегодня, а Володя завтра. Он нас проводит, а вы покамест отдохнете.
― Что-то вид ваш, сударыня, мне не нравится. Дайте-ка доктору пощупать ваш пульс!
Чужое и как будто незаслуженное тепло сделало меня безвольной и податливой.
― Немедленно ложитесь на диван, я сейчас принесу лекарство!
Я покорно легла, выпила горькую настойку, что отец принес в мензурке, и закрыла глаза. Сквозь гулкую пелену слышался голос Володиной мамы, уговаривавшей меня не стесняться и хорошенько отдохнуть ― с чисто женской проницательностью она, видно, угадала, в чем моя болезнь.
Вскоре они уехали. Кровотечение усилилось; я пожалела, что не проделала нужных процедур у Ирины ― пришлось заняться этим в чужой квартире. К счастью, в доме была ванная комната. Выпила стакан остывшего чая, что поставил на столик у дивана Володя, съела приложенный к чаю бутерброд. И провалилась в сон.
Когда открыла глаза, у моего изголовья сидел Володя:
― С тобой, Рая, что-то случилось? ― спросил он.
― Да, ― ответила я. ― Но если можно, давай об этом потом?
― Конечно, конечно, лежи, отдыхай.
Мне не хотелось ни двигаться, ни говорить, в голове не было ни мыслей, ни воспоминаний. Полная пустота. Володя ходил возле дивана, присаживался рядом, предлагая что-то почитать, но я на все лишь отрицательно качала головой. Наступил вечер. Володя зажег лампу, но, увидев, как я испуганно закрыла глаза, сказал:
― Тебе неприятен свет, так я его выключу.
И комната погрузилась во мрак. Он тихо посидел рядом, я сделала вид, что заснула, и он ушел в комнату родителей. Полоса света из-под двери долго говорила мне, что Володя не спит. Изредка я слышала тихий скрип и понимала, что он приоткрывает дверь и прислушивается ― сплю ли я. Утром сделала попытку подняться с постели, но слабость была так велика, что, несмотря на угрызения совести, осталась лежать. Володя заметил мои усилия, молча принес чай, булочки и, как тяжело больную, накормил в постели.
