Крейсер «Аврора» громом своих пушек, направленных на Зимний дворец, возвестил 25 октября начало новой эры — эры Великой Октябрьской социалистической революции.
Ночью 26 октября 1917 года II съезд Советов принял первые декреты советской власти — декрет о мире и декрет о земле.
В декрете о мире советская власть обратилась к народам воюющих стран с призывом прекратить войну и предложила справедливый мир.
Американские, английские и французские империалисты, жаждущие продолжения кровавой бойни, отвергли мирное предложение Страны Советов.
«Именно англо-французская и американская буржуазия не приняла нашего предложения, — писал В. И. Ленин, — именно она отказалась даже разговаривать с нами о всеобщем мире! Именно она поступила предательски по отношению к интересам всех народов, именно она затянула империалистскую бойню!»[4] И все же первый декрет советской власти прозвучал на весь мир, как могучий призыв к миру. В декрете сознательные рабочие Англии, Франции и Германии призывались помочь успешно довести до конца дело мира, дело освобождения трудящихся и эксплуатируемых масс от рабства и эксплуатации.
Одновременно с декретом о мире был принят декрет о земле.
По этому декрету крестьяне получали более 150 миллионов десятин новых земель, которыми раньше владели помещики, буржуазия, царская семья, монастыри, церкви.
Крестьяне также освобождались от ежегодной арендной платы помещикам, которая составляла около 500 миллионов рублей золотом.
Все богатства недр земли (нефть, уголь, руда и т. д.), леса и воды отныне переходили в собственность народа.
Великая Октябрьская социалистическая революция, раскрепостив народы России, открыла перед ними возможности строительства нового, социалистического общества, открыла пути для развития их духовных и физических сил.
Победа Великой Октябрьской социалистической революции с большой радостью была встречена рабочими Сестрорецка. Воззвание II съезда Советов, декрет о мире и декрет о земле читались и перечитывались в цехах с восторгом и ликованием.
Но прошло лишь три дня, как на заводе стало известно, что бежавший из Петрограда во время восстания глава Временного правительства, арестованного Советами, Керенский собрал казачьи части и двинул их на столицу под предводительством генерала Краснова.
Сестрорецкий ревком спешно формировал рабочие дружины для защиты красного Питера.
В Петрограде вспыхнул мятеж юнкеров. Попытка организовать мятеж против Советов была предпринята и ставкой главнокомандующего войсками генерала Духонина. Но революционные силы под руководством В. И. Ленина и И. В. Сталина раздавили мятежников.
Тогда противники советской власти — эсеры и меньшевики, — отказавшись на время от открытой борьбы, организовали массовый саботаж чиновников в министерствах и ведомствах. Среди населения распространялись слухи, что советская власть не продержится и месяца. Многие из генералов и офицеров царской армии бежали на Дон, где формировались белые части, и за границу.
«Как отнесется к революции Федоров?» — этот вопрос волновал Дегтярева.
Но Федоров сам приехал в Сестрорецк и, разыскав Дегтярева, крепко пожал ему руку. Это рукопожатие сказало Дегтяреву о том, что Федоров с ним, со всеми рабочими, с большевиками, что он будет работать для советской власти.
Федоров был далек от политики, но для него было бесспорно и ясно главное — с большевиками весь трудовой русский народ. И он, посвятивший всю жизнь служению своему народу, не мог быть в стороне от его борьбы за лучшее будущее. Федоров выразил желание служить как специалист-оружейник молодой Советской республике.
Настоящим патриотом оказался и выдающийся теоретик стрелкового дела — Николай Михайлович Филатов.
С первых дней Великой Октябрьской социалистической революции он перешел на сторону советской власти и до конца жизни честно служил ей.
* * *
В начале 1918 года мирные переговоры в Брест-Литовске с немцами были прерваны из-за предательства Троцкого. Немецкие полчища вторглись в пределы Советской России. В эти дни Федоров и Дегтярев были командированы решением Совета Труда и Обороны вглубь России с заданием спешно восстановить и достроить брошенный датскими концессионерами небольшой оружейный завод и наладить на нем производство автоматов Федорова.
— Вот, Василий Алексеевич, — говорил Федоров,— приедем на новое место, обоснуемся и опять заработаем вместе. Создадим хорошую мастерскую, вы будете ею заведовать. Я рад, что, наконец, получу возможность целиком отдаться работе над автоматом.
— Может быть, и мне удастся там заняться своим карабином.
— Обязательно, Василий Алексеевич. Вы непременно должны будете приступить к самостоятельной работе, опыт у вас теперь обширный...
Поезд двигался медленно, часами стоял не только на станциях, но даже на полустанках и разъездах.
До станции Дно ехали чуть ли не неделю. Оттуда состав пошел на Тихвин, — Московская дорога оказалась забитой воинскими эшелонами. С большим трудом добрались до Вологды и там опять застряли. В Петербург шли литерные поезда с мобилизованными, военным снаряжением, провиантом.
— Смотрите, какое движение к Питеру, что-то стряслось, — сказал Федоров, выглянув в приоткрытую дверь.
— Я сейчас сбегаю на вокзал, узнаю.
— Нет уж, пойдемте вместе.
На вокзале их внимание привлекло отпечатанное на оберточной бумаге воззвание, у которого толпился народ.
Федоров, привстав на носки, через головы столпившихся прочитал: «Социалистическое отечество в опасности», — и сердце его дрогнуло. Он протиснулся ближе и дочитал воззвание до конца. Это был призыв партии и Советского правительства к народу.
В нем говорилось, что германское правительство прервало перемирие и бросило свои войска на еще не окрепшую Страну Советов.
Партия и правительство призывали рабочий класс и весь трудовой народ к решительной борьбе.
— Василий Алексеевич, — возбужденно заговорил Федоров, — мы должны любыми путями пробиться к месту назначения, сейчас же идемте к начальнику станции.
Решительные требования Федорова возымели действие: вагон прицепили к поезду, отправлявшемуся в Москву, и они снова двинулись в путь.
24 февраля (9 марта) они прибыли к месту назначения.
— Ну что ж, Василий Алексеевич, — сказал Федоров. — Давайте приниматься за дело.
— Давайте, Владимир Григорьевич, — душа истосковалась.
