На подступах к пристаням Калькутты (город стоит на полноводной реке Хугли, куда заходят даже океанские пароходы) корабль, идущий из Лондона, должен был обойти стороной группу судов под желтым флагом. Желтый лоскут, поднятый над флагом нации, означает: на судне холера. Хавкин видел, как от борта одного из этих отверженных отвалила шлюпка, эскортируемая военным катером. Высаживаясь в порту, он снова на мгновение увидел эту шлюпку. На дне ее прямо на досках лежал человек с заостренным, изможденным лицом и запавшими глазами; углы рта печально и в то же время как будто насмешливо оттянуты вниз, типичное лицо холерного больного. В пригородах Парижа Владимиру уже приходилось видеть таких больных, слышать их хриплые натужные голоса. Но там, в благообразной белой тишине парижской больницы, человеческие страдания не выглядели такими цинично отталкивающими, как здесь, в порту. Иссохший человек в лодке, валяющийся в собственных испражнениях, был, судя по одежде, бедняком-матросом небольшого каботажного суденышка или просто пилигримом, добирающимся к святым местам. Два дюжих полицейских в кожаных перчатках без лишних церемоний схватили его и швырнули в глубину закрытой санитарной кареты. В ту же минуту лошади умчали карету с полуживым пассажиром.
За два года, проведенных затем в Индии, Хавкин мог убедиться, насколько символичной была сцена в калькуттском порту. Ему довелось перевидать потом сотни и тысячи больных холерой. Смерть, которую от века изображают в виде безглазого скелета с косой, отлично ориентировалась в социальном составе британской колонии. Губительная коса, как правило, обрушивалась на семьи бедноты — из десяти пораженных не менее девяти всякий раз оказывались бедняками. В Калькутте, тогдашней столице Индии, социальный характер эпидемии был особенно заметен. Водопровод доставлял хорошо профильтрованную речную воду главным образом в южный и центральный районы города. Там близ каменных стен форта Вильям, в зелени садов строили коттеджи европейские дельцы и чиновники. Они почти не знали холеры. Зато на северной окраине не проходило дня без похорон очередных жертв эпидемии. Чем дальше от центра на север, тем уже были калькуттские улицы, тем более жалкий вид имели жилища — землянки и хижины. Грязные, непроточные пруды, куда выливали нечистоты, служили также местом ежевечернего обрядового купания, стирки белья и источником, из которого брали воду для питья.
За десять лет, прошедших с той поры, как Роберт Кох в одном из таких прудов нашел холерные бациллы, мало что изменилось в северных кварталах Калькутты. По-прежнему женщины стирали в них белье больных и умерших, а эпидемические вспышки поражали то одну, то другую группу хижин, объединенных общим водоемом.
В то время как в Европе продолжались бесконечные споры о сущности возбудителя холеры («это — сфинкс, который нас приводит в ужас своим смертоносным взглядом, но которого мы до сих пор понять не можем», — писал в 1893 году один из сторонников Петтенкофера), Хавкин решительно стал на сторону Коха и его учения о холерной «запятой». В Калькутте он окончательно убедился: бацилла обычно передается с водой. Проще всего было бы засыпать все эти пруды — рассадники болезни, провести водопроводные трубы, если не в каждый дом, то по крайней мере в каждый квартал города, позаботиться об ассенизации, навести порядок на рынках, где овощи и фрукты лежат прямо на земле… В Англии, где на эти меры не пожалели средств, эпидемию удалось предотвратить. Но в Индии колониальные власти и думать не желали о подобных расходах. Приглашение бактериолога представлялось калькуттским, да и лондонским чиновникам прежде всего дешевым способом избавиться от холеры. Ах, как они были далеки от истины!
Вакцинация против холеры действительно переносила битву против микробов с гигантских плацдармов внешней среды в тесный мир человеческого тела. Но от этого сражение не становилось ни более легким, ни более дешевым. Вакцина вызывает в теле привитого появление особых веществ — антител. Кровь привитого превращается таким образом в смертельную среду для холерной бациллы, а сам привитый — в неодолимый бастион. Для того чтобы полностью изгнать или хотя бы блокировать болезнь в масштабах страны, нужно привить миллионы людей, создать в миллионах организмов такую абсолютную невосприимчивость к холере, чтобы кровожадный зверь эпидемии подох, начисто лишенный пищи.
Хавкин знал: это потребует немалых затрат, а главное хорошо организованного государственного механизма для производства вакцины и прививок. Свою цель молодой бактериолог видел в том, чтобы завести пружину этого механизма, показать пример врачам и администраторам, пробудить в них энтузиазм к делу, которое по масштабам и благородству не имело себе равного в истории Индии. Вместо недорогой и легкой победы над заразой (вроде победы в одной из тех войн, которые Англия привыкла вести против излишне самостоятельных махараджей), Хавкин планировал серьезную многолетнюю борьбу, рассчитывая на окончательное освобождение страны от холеры. Ни вице-король маркиз Лэнсдаун, ни секретарь Ее Величества по делам Индии не могли одобрить столь расточительного предприятия. Сам того не желая, бактериолог сразу оказался в немилости у колониальных властей. Одновременно, увы, и у тех, кого хотел спасти от смерти.
Много лет спустя авторы статей и некрологов назовут Владимира Хавкина «апостолом профилактических прививок». Он и впрямь до конца дней своих страстно пропагандировал мысль о том, что мир может быть освобожден от заразных болезней с помощью массовой вакцинации. С легендарными апостолами его сближает еще один факт: весной 1893 года он был побит камнями точно так же, как за две тысячи лет до того язычники расправились с первыми поборниками христианства.
Это случилось через несколько дней после приезда Хавкина в Индию. Едва в маленькой лаборатории доктора Симпсона, носившей громкое название «Служба здоровья», удалось наладить производство противохолерной вакцины, как стало известно, что в небольшом поселке Каттал Баган неподалеку от Калькутты вспыхнула холера. Вместе с несколькими врачами и лаборантами Хавкин поспешил в пораженную деревню. Он торопился. Эпидемия холеры в Бенгалии не наступала единым фронтом. Она действовала, подобно бенгальскому тигру-людоеду: неделями таилась где-то возле селения и вдруг одним прыжком губила две-три жертвы, чтобы потом вновь скрыться на недели и месяцы. Бактериологу приходилось действовать, как охотнику-тигролову: спешить на место происшествия, дабы спасти население от следующего прыжка эпидемии.
Хавкин и четверо врачей-индийцев Шаудри, Чаттерджи, Датт и Гоуз, расположившиеся на двух пролетках с ящиками, в которых было упаковано прививочное снаряжение, действительно походили на охотников. Эти «способные и привязчивые люди», как называет в своих воспоминаниях доктор Симпсон медиков-индийцев, очень скоро прониклись симпатией к приезжему из России и горячо увлеклись его идеями. В мартовское утро, когда вакцине впервые предстояло перешагнуть из лаборатории в гущу народа, медики не без волнения обсуждали все ли необходимое для прививок они с собой захватили, все ли известно им о возможных последствиях вакцинации. Едва ли, однако, они могли предвидеть, что в первом бою, который наука дает холере, от них потребуются не только знания, но и личное мужество.
