— Тебя? — спросил Феликс.
— Не только. И себя, и всю партию. Свершилось, я не боюсь произнести это слово, историческое событии. Достигнута договоренность о союзе с «Народной волей». Осталось уточнить разграничение сферы действий. Думаю, что эту миссию Комитет поручит именно тебе, как наиболее горячему стороннику союза с русскими революционерами.
Сначала было предложение Стася обрадовало Феликса, но потом он задумался:
— Послушай, Стась… Что-то не увязываются концы с концами. Мы пропагандируем учение о борьбе классов, а «Народная воля» организация террористическая… Какое же может быть соглашение?
Куницкий нахмурился.
— Ты не совсем прав, Стожек, — сказал он негромко. — Народническое движение сначала было чисто пропагандистским. За кинжал и бомбу их заставили взяться обстоятельства. К террору их толкнули жесточайшие репрессии самодержавия. У них не оставалось никакого иного средства защиты. Рано или поздно перед этим встанет и наша партия. И вот тогда-то нам ох как пригодятся опыт и связи «Народной воли», ее авторитет на мировой арене!.. Куницкий произнес последние слова с воодушевлением, но Кон не мог так быстро освободиться от сомнений:
— А не превратится ли наша пролетарская революционная партия в польский вариант «Народной воли»?
— Нет! Обогащенный политическим опытом «Народной воли», «Пролетариат» станет более авторитетной и более сильной партией.
— А мне все это почему-то кажется роковой ошибкой, — проговорил Кон.
Куницкий опять нахмурился и спросил в упор, уставив огромные черные глаза свои в голубые глаза Феликса:
— Решил отойти?
— Да нет же, — почти страдальчески произнес Феликс. — Ты пойми — я высказываю свое мнение. Но каким бы оно ни было, с тобой я останусь до конца.
— Спасибо, друг. А теперь бери квитанцию на получение багажа. Я его отправил до конечной станции. Там пойдешь по этому адресу, спросишь Генриха Шпрунга. Он проведет тебя к Иогану Вагнеру…
— Он не родственник ли композитора? — с улыбкой спросил Фелнкс.
— Среди немцев Вагнеров больше, чем среди русских Ивановых. Так вот, передашь ему от Рыжего Григория, от меня значит, поклон, и он тебе устроит все, о чем ты его попросишь. А это деньги на оплату услуг…
Пряча деньги в карман, Феликс достал свой заграничный паспорт, который берег пуще глаза.
— Не потерять бы…
— Не бойся, — успокоил его Куницкий, — он тебе больше не понадобится.
— А через границу переходить?
— Тамошние пограничники признают только один вид на жительство — туго набитый бумажник.
— Значит, — забеспокоился Кон, — мне тоже придется платить.
— Об этом позаботятся твои проводники. А теперь, Стожек, будем прощаться…
Отыскать Шпрунга оказалось совсем непросто. Он жил в глубине какого-то застроенного двора, на пятом этаже узенького средневекового дома с маленькими оконцами и высокой островерхой крышей. Но еще запутанней был путь к Вагнеру. Целый час пробирались по кривым улицам и нашли вожака контрабандистов в полуразвалившейся каменной пристройке.
Вагнер оказался стариком, с деревяшкой вместо правой ноги, с морщинистым, изборожденным старыми шрамами небритым лицом. Рядом с ним Шпрунг, тоже пожилой, но крепкий и тщательно выбритый, в замшевой куртке и синих суконных штанах, заправленных в темные гетры, выглядел особенно внушительно.
— Вам от Рыжего Григория поклон, — сказал Феликс. Они со Шпрупгом стояли у двери. А в комнате был только один стул, на котором и сидел Вагнер, выставив вперед деревяшку.
— Ему тоже кланяйся от меня, если живой останешься. Деньги! — хрипло сказал Вагнер.
— Какие деньги? — изумился Феликс, полагавший, что о расчете речь впереди.
— За работу.
— Деньги по ту сторону границы…
Вагнер кивнул бесстрастно стоявшему Шпрунгу:
— Видал умника! По ту сторону! А если тебя пристрелят ваши пограничники по эту сторону, с кого я получу? С императора Александра Третьего?
Делать было нечего. Старик кинул деньги в ящик стола, даже не взглянув на них. Спросил:
— Квитанция на багаж с собой?
— Да.
— Дай сюда. Генрих, зайдешь к Карлу, скажешь, чтобы получил багаж, а сам наведайся в таможню, узнай, кто ночью будет патрулировать. Если Отто, то сегодня же ночью и переправитесь. Желаю удачи…
Для перехода выбрали участок границы, проходящий вдоль неширокой речки, густо заросшей кустарником. Генрих и Карл, вертлявый немец лет сорока, несли огромные тюки, а Феликсу достался небольшой фанерный ящик, однако очень тяжелый. «Книги», — подумал он. Брели в воде выше пояса. Лица царапали ветви кустарников с мелкими колючками.
Вдруг Генрих, шедший впереди, замер. За их спинами послышались голоса. Феликс, одна нога которого попала па скользкий камень и теперь сорвалась с него, покачнулся. Плеснулась вода. И тут же раздалось несколько выстрелов. Пули врезались в воду совсем рядом. А минут через десять голоса стали стихать. Патруль удалился.
Кинув тюки на берег, контрабандисты, которые должны были доставить груз до самого леса, засобирались назад.
— Извини, — сказал Карл. — Дальше нам нельзя. Выстрелы привлекут ваших пограничников.
Действительно, тут же в полусумраке возник силуэт человека, спешащего к реке. Феликс узнал, когда он приблизился, Пацановского.
— Не зацепили? — торопливо спросил Станислав, подхватывая самый большой тюк.
— Нет, пули врезались в воду на расстоянии руки…
— Тогда побежали. Затемно надо добраться до леса. Там нас ждет подвода.
Куницкий, вернувшись из-за границы, направил Феликса в Белосток.
— Там действует организация «Народной воли» Северо-Западного края, — напутствовал он Кона. — Тебя встретят.
На вокзале, однако, его никто не встречал. Но у Феликса был адрес Госткевича. Поехал к нему. Рассказал о поручении Куницкого.
— Я знаю, — сказал Госткевич. — Тебя ждут. Я сведу тебя сегодня с поручиком Тихомировым — он имеет полномочия от Исполкома подписать соглашение.
Вечером собралось семь человек. Кон и Госткевич представляли «Пролетариат», остальные — «Народную волю». Из них Феликс знал только Марцелия Янчевского, высокого, с хмурым взглядом, сосредоточенного в себе человека. В мае прошлого, 1883 года Марцелий три ночи провел в квартире Феликса. Янчевский считался специалистом по устройству тайных типографий. В Варшаву он приезжал по заданию Веры Фигнер установить типографию и отпечатать «Листок „Народной воли“». Тогда же Людвик Варыньский попросил Марцелия помочь наладить типографию для партии «Пролетариат». Янчевский согласился, и вскоре типография стала печатать воззвания.
