Т. Ковальчук жаловался: везде вводится звукозапись, звукотехника для преподавания иностранного языка, а у нас нет ничего. Я спрашивал, почему. Оказывается, нет магнитофонов, нет записей и т. д. Я поинтересовался, где все это можно достать. Оказалось, что магнитофоны продаются, а записи можно сделать в Москве, договорившись в соответствующей лаборатории в институте иностранных языков. Так вот, пока мне морочили голову в Министерстве Высшего Образования, откладывая со дня на день утверждение планов, я пошел в институт Иностранных языков, нашел нужных людей, заключил договоры об изготовлении нам комплекта записей текстов на английском языке. Оказалось, что за соответствующую мзду все можно сделать и получить. Я послал телеграмму в Ош, затребовал полномочий и гарантийных писем. Мне их выслали, я заключил соответствующие договоры, скрепленные печатями и подписями. Забегая вперед, скажу, что месяца через четыре мы получили выполненный заказ. Ошский педагогический институт стал первым в Республике, где создали кабинет звукотехники при факультете иностранных языков.
Завершая московские дела, я получил от И. Г. Гришкова телеграмму: «Получили трехкомнатные квартиры. Покупай замки». В ГУМе я приобрел три отличных английских замка для Гришкова, Шелике и для себя. Простившись с матерью и друзьями, я вылетел самолетом во Фрунзе, чтобы забрать Женю и Наташку и окончательно перебраться в Ош.
Женя оправилась после болезни и жила с Наташкой у Сарры Саксонской. Я прибыл во Фрунзе, мы погрузили вещи в контейнер и отправили их в Ош, а сами намеревались ехать поездом вслед. Приближались майские праздники. Поезд Фрунзе – Ош шел два раза в неделю. Ожидая дня отъезда, мы жили у Сарры. В предотъездную ночь я неожиданно заболел какой-то тяжелейшей формой гриппа. Лежал, охал. Дней через 10 я все-таки встал на ноги, но качался от ветра. Мы сели в поезд и через двое суток прибыли в Ош. Иван Григорьевич, Луканцевер, Лондон встретили нас, привезли на новую квартиру. Со станции доставили контейнеры с вещами. Их, конечно, не хватало для трех комнат, но спальня с деревянными кроватями оказалась обставленной. Квартира, несмотря на недоделки, щели в полу, отсутствие канализации, казалась дворцом. Я ходил по трем комнатам, планировал расстановку стеллажей, щупал пальцами свежеокрашенные рамы окон. Думал, как бы не выселили. Ведь я соврал, говоря, что моя семья состоит из шести человек. Это, чтобы мне дали три комнаты. Я был наивным: не догадывался, что проректор пединститута (к этому времени произошли перемены – Н. С. Хрущев для удобства подсчетов ввел новый масштаб цен 1:10, а директоров и их заместителей в институтах соответственно переименовал в ректоров и проректоров) мог жить с лишней площадью. Но не будь я таковым, я не получил бы трех комнат и на 10 человек. Чтобы закончить описание квартирных дел, скажу: у меня имелось на сберегательной книжке 400 рублей (в новом масштабе цен), я к ним добавил подъемные на Женю и Наташку, позднее получил отпускные. Всего собралось 1300 рублей. В июле месяце Женя поехала с Наташкой в Москву и, по составленному нами плану, купила обстановку. В это время институтский плотник соорудил мне стеллажи. Мы зажили по-человечески. В 38 лет я достиг зенита: стал проректором и владельцем квартиры в лучшем доме города Оша. Теперь можно было бы обзавестись детьми. Но, как выяснилось, именно с этим делом я запоздал.
Джигиты, воровавшие девочек, все-таки подвели нашего ректора под монастырь. Его перевели работать в Институт Истории Партии во Фрунзе. Когда я вернулся в Ош, в кабинете ректора возвышался уже на помосте, построенном его предшественником, Баки Эшмамбетович Эшмамбетов – бывший секретарь Обкома. Он не был сколько-нибудь опытным или волевым человеком, представляющим функции и задачи руководителем. Но одно он понимал: переведенный на ректорскую должность из Обкома партии, он должен был продемонстрировать свои организаторские возможности. Между тем он не имел даже кандидатской степени. В этих условиях его могли снять с высокой должности, даже не предъявляя особых претензий, поэтому ему требовалась активная работа, исключающая возможность серьезных придирок. А желавшим придраться – имя легион! Эшмамбетов понимал, что винно-плово-бешбармачная дружба не гарантирует полного успеха. Цену ей он знал. Значит, появилась необходимость найти в институте силы, способные к работе и на которые можно было бы положиться. В число этих сил входил и я. На этой основе и сложилось весьма прочное взаимодействие между мной и Эшмамбетовым. Разумеется, мы не были только вдвоем. Сложился постепенно хороший коллектив заинтересованных в работе людей. Эшмамбетов не только не мешал работе, но быстро и активно откликался на деловые предложения. Таким образом Эшмамбетов стал настоящим ректором, получившим признание и уважение значительной части хороших людей института.
На следующий день после приезда в Ош я отправился к новому ректору. Он с кем-то разговаривал и попросил меня зайти попозже. По совести говоря, я был разочарован. Однако минут через 20 он меня пригласил с сказал, что хотел бы иметь со мной обстоятельную беседу без помех. Я рассказал о своей поездке в Москву, и мы договорились о проведении небольшого совещания с деканами и заведующими кафедрами, на котором я выскажу предложения по совершенствованию работы с заочниками. Потом он спросил мое мнение по общим вопросам работы института. У меня мнение было вполне определенное. Знал я о безумных беспорядках, склочности и прочих широко распространенных мерзостях. Вместе с тем я понимал, что́ именно нужно делать в институте и требовалось навести строгий порядок в организации учебного процесса, развернуть новые технические средства обучения (а с ними ведь нужно уметь обращаться), постараться создать проблемные лаборатории (такая намечалась у физиков), проблемные семинары, спланировать сдачу кандидатского минимума теми преподавателями, которые этого не сделали. Я закончил: опыт подсказывает мне, что нельзя опираться на группу преданных людей. Нужно поднять уровень работы и поддержать тех, кто с ним справляется. Никакой поддержки склочникам, независимо от того, насколько они приятны душе персонально. Никакого участия в интригах, а только разоблачение их с помощью партбюро, профкома и т. д. Никакой личной заинтересованности при приеме, при всякого рода экзаменах и зачетах. Никакого блата. В такой обстановке должна откристаллизоваться работоспособная часть коллектива. Разумеется, будут недовольные. Пусть будут. Справедливое недовольство мы учтем. С клеветой справимся. Я добавил, что этими принципами руководствовался, работая деканом. Их надо проводить в жизнь постепенно и терпеливо. Не рубить дров, но и не передавать топора сволочам. Эшмамбетов заявил, что полностью разделяет мои принципы, надеется на то, что мы сработаемся. Из института мы шли вместе. Это стало правилом. Так началась работа с Эшмамбетовым, продолжавшаяся несколько лет. Она ничем в общем не
