Набоков В. Там же. С. 433.
1 Там же.
2 Цит. по: Долинин А. Комментарий… С. 443.
3 Набоков В. Дар. С. 433.
4 Там же.
460
привилегированного меньшинства и протестное по отношению к ней самовыражение.
Непревзойдённый стилист, «последний из могикан», литературный аристократ Набоков – не мог не дивиться: «И действительно, чего стоят, например, “лёгкие” сцены в романе… Иногда слог смахивает не то на солдатскую
сказку, не то на… Зощенко».5 Последнее, во всяком случае, подмечено очень
точно, с той только разницей, что типичный персонаж Зощенко – пародия, пошляк, жалкий советский обыватель и приспособленец из мещан, в русские
интеллигенты так и не вышедший. Герои же Чернышевского – «новые люди», подчас ещё очень неуклюжие, у них, как выразился однажды Герцен в письме
Огарёву, «всё полито из семинарски-петербургски-мещанского урыльника…
Их жаргон, их аляповатость, грубость, презрение форм, натянутость, комедия
простоты, – и с другой стороны – много хорошего, здорового, воспитательно-го».1 Среди этих, по Герцену, «ультранигилистов» случались и предтечи будущих настоящих русских интеллигентов разночинного происхождения, – таких, например, как друзья Фёдора супруги Чернышевские или редакторы-эсеры из «Современных записок», по-своему продолжавшие отдавать долг памяти и уважения Чернышевскому как основоположнику демократического
движения в России.
«Но никто не смеялся. Даже русские писатели не смеялись», – констатирует автор фиаско, которое потерпела в этом деле цензура, хотя и отмечал тот
же Герцен, что написано «гнусно», и сокрушался по поводу поколения, какое
оно «дрянное», коль скоро его «эстетика этим удовлетворена».2 С дистанции
времени, отделяющего нынешнего читателя от критика – современника Чернышевского, эти сетования похожи на недовольство взрослого человека неуклюжей походкой начинающего ходить ребёнка, или, скажем, напоминают жалобы родителей на странности подросткового возраста. Явная передержка, измена вкусу и чувству меры чувствуется и в литературных параллелях Набокова, вслед за Герценом соблазнившегося увидеть сходство между финалом
вполне пошло-житейской, откровенно циничной новеллы опытного француза
Ги де Мопассана «Заведение Телье» и некоторыми сценами бала в Хрусталь-ном дворце из знаменитого «Четвёртого сна Веры Павловны», написанными, по собственному же признанию Набокова, «чистейшим Чернышевским» по
«простоте воображения», и потому, если и «добрался» он до якобы «ходячих
идеалов, выработанных традицией развратных домов»3 в представлении таких
5 Там же.
1 Цит. по: Долинин А. Комментарий… С. 444.
2 Набоков В. Дар. С. 433-434; Долинин А. Там же.
3 Набоков В. Там же. С. 434; Долинин А. Там же.
461
знающих людей, как Герцен и писатель Сирин, то не по закоренелому цинизму, а заблудившись в поисках новых, утопически идеальных систем ценностей.
«Вместо ожидаемых насмешек вокруг “Что делать” сразу создалась атмосфера всеобщего благочестивого поклонения. Его читали, как читают бого-служебные книги, – ни одна вещь Тургенева или Толстого не произвела такого
могучего впечатления».4 Ненавидевший Чернышевского юрист, профессор
П.П. Цитович, тем не менее, признавал: «За 16 лет преподавания в университете мне не удавалось встретить студента, который бы не прочёл знаменитого
романа ещё в гимназии, а гимназистка 5-6 класса считалась бы дурой, если б
не познакомилась с похождениями Веры Павловны. В этом отношении сочинения, например, Тургенева или Гончарова, – не говоря уже о Гоголе, Лермон-тове и Пушкине, – далеко уступают роману “Что делать?”».1 Заметим попутно, что в этом высказывании Тургенев и Гончаров, как бы само собой, оказываются приоритетны по отношению к последующим трём – Гоголю, Лермонтову и
Пушкину, каковые, в свою очередь, также перечислены в порядке, обратном
их очевидному для современного читателя месту в списке русских литераторов. «Служенье муз не терпит суеты…», – в суете же исторических актуалий
оценки должны перебродить, пока вечное и нетленное не займёт полагающее-ся ему место, а бестселлеры-временщики сойдут со сцены или, в лучшем случае, будут пылиться на дальних полках, интересные только для историков-архивистов.
Восторженное отношение к роману Чернышевского поколения «шестидесятников» было ситуативной победой литературы «идей», пренебрегающей
«формой», «искусством», – что в понимании как автора, так и героя «Дара»
являлось непростительным грехом. Тем более ценно проницательное признание биографа: «Гениальный русский читатель понял то доброе, что тщетно
хотел выразить бездарный беллетрист».2
«Казалось бы, увидя свой просчёт, правительство должно было прервать
печатание романа; оно поступило гораздо умнее».3 Ничего подобного: последующие страницы и «Комментарий» к ним Долинина показывают, что заранее
и «умнее» представил себе предстоящую интригу составитель шахматных задач писатель Сирин, предполагая, что сидящему в крепости Писареву дадут
возможность публиковать в «Русском слове» похвальные рецензии на кра-мольный роман, – с тем, «чтобы Чернышевский весь выболтался, и наблюдая, 4 Набоков В. Там же.
1 Цит. по: Долинин А. Комментарий… С. 446.
2 Набоков В. Дар. С. 434.
3 Там же.
462
что из этого получится – в связи с обильными выделениями его соседа по ин-кубатору».4 Этот дальновидный и логично вполне обоснованный шахматный
прогноз, однако, не подтвердился: «Здесь, – отмечает Долинин, – Страннолюбский и Набоков грешат против истины: единственная статья Писарева о
“Что делать?”, написанная во время заключения Чернышевского в
