Ознакомительная версия.
Однако Маргарита Николаева не смогла сразу выехать, а порыв Дзержинского скоро погас. Он вновь стал сомневаться в совместимости общественного и личного, в возможности принести счастье любимой женщине. Практически он порывает с перепиской, более чем месяц не написав ни строчки.
От раздумий в этот период его отвлекала, как он сам писал, новая страсть – охота, в которую он вкладывал всю свою свободную энергию[312]. Отвлекает его и медвежонок, подаренный каевскими охотниками. Дзержинский научил его всяческим трюкам: служить, танцевать и удить рыбу. Вместе с Якшиным они брали медвежонка в лодку, когда ездили на рыбную ловлю. По команде «Мишка, лови рыбку!» медвежонок нырял в реку, вылезая затем со щукой или судаком в зубах. К сожалению, с взрослением характер и поведение медведя стали меняться: он стал душить кур, бросился на корову и ранил ее. Сначала пришлось посадить его на цепь, а затем, после того как подросший медведь стал бросаться уже и на людей, а позднее и на самого Дзержинского, застрелить зверя[313].
Только в конце следующего месяца, 26 апреля 1899 г., Дзержинский написал новое письмо Маргарите Николаевой: «Не писал так долго, потому что и денег не имел, и не мог понять, что со мной. Новые сомнения снова овладели мной. Снова выступает вопрос: да разве я лично счастлив быть могу, разве могу дать кому что-либо кроме одних огорчений, разве я могу долго при бездействии, когда сам недоволен собой, дружно жить с кем-нибудь?…Ты видишь во мне фанатика, и это тебе больше всего нравится, а между тем я просто жалкий мальчуган. Да нельзя ни за что, чтобы ты на все время приехала ко мне. Я могу совсем разбить твою жизнь и тем разобью окончательно и свою собственно. Венчаться тоже, по-моему, надо будет избегать всеми силами. Ведь мы никогда не должны быть мужем и женой, зачем же связывать себя, ограничивать свою свободу и самому сознательно усиливать искушение и тем ослаблять свои уже надорванные силы. Я ведь сам первый предложил о венчании. Но теперь, когда чувствую себя так слабым и бессильным, мысль эта меня пугает. Ведь не всегда дух наш будет приподнят и может согрешить, а искупиться нельзя будет. Нет, нельзя, чтобы ты на все время ко мне приезжала. Нельзя нам теперь, когда нет у нас дела, венчаться… Мы можем устроить только свидание, пожить друг с другом месяц какой, узнать хорошенько себя, убедиться, что нам не хватает только дела….Твой Феликс».
Получив это письмо, Маргарита Николаева написала сразу же прошение губернатору Клингенбергу о разрешении ей выехать в село Кайгородское для свидания с больным Дзержинским. В июне, с запозданием, разрешение было все же дано. Николаева незамедлительно выехала в Кайгородское, стремясь наладить отношения с Феликсом. С собой она везла книги, журналы и разную еду.
В Кайгородском Николаева пробыла недолго: прежних отношений наладить не удалось. Дзержинский сделал свой выбор в пользу революционной деятельности. Опечаленная этим, как и состоянием здоровья любимого человека, она вернулась назад. О результатах этой поездки Николаевой рассказала в письме мужу своей сестры С. А. Порецкому ее ближайшая подруга по ссылке, Е. А. Дьяконова: «Вернулась Маргарита. Рассказывает, что каевцы живут скверно. Ведут жизнь самую строгую… Белый хлеб у них редкость, едят, главным образом, продукты своей охоты или рыбной ловли. Феликс Эдмундович исхудал страшно и малокровие у него, доходящее до головокружения. Оба скучают очень безлюдьем и безжизненностью. Так жаль их!»[314].
Приезд Николаевой все же не был безрезультативным, он ускорил подготовку побега. Теперь ничего не связывало Дзержинского, больше находиться в Кайгородском он просто не мог и не хотел.
Некоторое время он приучал местных жителей к своим многодневным охотничьим отлучкам из села. Он уходит на все большее время в лес на охоту. Там охотится на диких птиц. Ходил он и на рыбалку на озеро Оголево или далеко на Каму. Однажды местный кайгородский крестьянин Чесноков встретил Дзержинского в 40 верстах от села и спросил:
– Что так далеко уехали рыбу ловить?
– Дальше лучше ловится, – ответил, улыбаясь, Дзержинский[315].
Природа отчасти отвлекала его и от тоски.
Спустя полгода после побега из Кая, когда Ф. Э. Дзержинский уже находился в заключении в Варшавской крепости, он писал сестре Альдоне: «Летом в Кайгородском я весь отдался охоте. С утра до поздней ночи, то пешком, то на лодке, я преследовал дичь. Никакие препятствия меня не останавливали. Я часами сидел по пояс в болоте, выслеживая лебедя. Комары и мошки, точно иголки, кололи мне руки и лицо; ночью, когда я ночевал над рекой, дым разъедал глаза. Холод охватывал все тело, и зуб на зуб не попадал, когда вечерами, по грудь в воде, мы ловили сетью рыбу или когда под осень я выслеживал в лесу медведя. Ты спросишь, что гнало меня из дому? Тоска по родине… по той, которая так врезалась в мою душу, что ничто не сможет вырвать ее, разве только вместе с самим сердцем.
Ты думаешь, может, что эта охотничья жизнь хоть сколько-нибудь меня успокоила? Ничуть! Тоска моя росла все сильнее и сильнее. Перед моими глазами проходили различные образы прошлого и еще более яркие картины будущего, а в себе я чувствовал ужасную пустоту, которая все более возрастала… Я почти ни с кем не мог хладнокровно разговаривать… Эта жизнь в Кае отравляла меня… я собрал свои последние силы и бежал»[316].
Однажды во время охоты на озере, где находилось много диких уток, с ним произошел случай, который он часто впоследствии вспоминал. В пересказе его жены это было так: «В тот момент, когда их лодка подплыла к небольшому островку, заросшему камышом, из зарослей поднялись и пролетели над головами охотников два больших лебедя. Юзеф выстрелил, и один лебедь упал на островок. Это была самка, а самец улетел. Но через минуту он вернулся и начал кружиться над местом, где лежала самка. Юзеф выстрелил в него, но промахнулся. Тогда лебедь поднялся ввысь, сделал несколько кругов и в отчаянии камнем бросил вниз в озеро, разбившись насмерть. Юзеф рассказывал об этом с волнением, изумляясь и восхищаясь лебединой верностью»[317].
Охота позволяла также возможность легально сушить сухари для побега. Он их изготавливал маленькими порциями, брал на охоту, а остаток откладывал «на побег».
Также Дзержинский при разговорах с кайгородцами намеренно упоминал о своем желании побывать в скором времени в Нолинске и повидаться там со своими знакомыми. Это должно было направить полицию по ложному следу и дать Дзержинскому выигрыш во времени.
Когда все было готово к побегу, последнюю помощь ему оказал сосед по ссылке Якшин, долго прикрывавший отсутствие Дзержинского в Кайгородском.
28 августа 1899 г. Феликс Дзержинский бежал из ссылки. «В 1899 году на лодке бегу оттуда, так как тоска слишком замучала», – написал он впоследствии в своей автобиографии[318]. На лодке по реке Каме он проплыл несколько сот верст. Он добрался на ней до железнодорожной станции Кулиги, затем пересел на поезд и прибыл в Вильно раньше того времени, когда туда пришел полицейский циркуляр о розыске этого «опасного преступника».
План побега полностью сработал, поэтому сначала никто не обратил внимания на его долгое отсутствие. Затем Дзержинского искали в Нолинске, как он говорил кайгородским жителям, и только спустя уже несколько недель объявили во всероссийский розыск.
С большим запозданием, вслед бежавшему Дзержинскому, вятским губернатором была разослана начальникам жандармских управлений бумага: «29-го сентября сего года ссыльный дворянин Феликс Эдмундович Дзержинский скрылся из места водворения, села Кайгородского Слободского уезда, приметы следующие: рост 2 аршина 7 вершков, телосложение правильное, наружностью производит впечатление нахального человека, цвет волос на голове, на бровях и пробивающихся усах темно-каштановый, по виду волосы гладкие, причесывает их назад, глаза серого цвета, выпуклые, голова окружностью 13 вершков, лоб выпуклый в 2 вершка, размер носа 1 с четвертью вершка, лицо круглое, чистое, на левой щеке две родинки, зубы чистые, рот умеренный, подбородок заостренный, голос баритон, очертание ушей 1 с четвертью вершка»[319].
Первая ссылка и первый побег, как оказалось позднее, стали только началом долгих испытаний Дзержинского. Позднее он напишет в анкете: «Арестовывался в 1897, 1900, 1905, 1906, 1908 и 1912 годах, просидел всего 11 лет в тюрьме, в том числе на каторге (8 плюс 3), был три раза в ссылке, всегда бежал».
Становление легенды: Александровский централ
Возвращение Ф. Э. Дзержинского в Вильно было безрадужным. За время тюремного заключения и ссылки в нем многое изменилось. Уже в заключении в Ковно Дзержинский с возмущением читал о новой позиции руководства литовской социал-демократии по национальному вопросу. Люди, которые привели Феликса в партию, были его первыми учителями, а теперь говорили об особом пути литовской социал-демократии. Позднее в автобиографии он писал: «Возвращаюсь в Вильно. Застаю литовскую социал-демократию ведущей переговоры с ППС об объединении. Я был самым резким врагом национализма и считал величайшим грехом, что в 1898 г., когда я сидел в тюрьме, литовская социал-демократия не вошла в единую Российскую социал-демократическую рабочую партию, о чем и писал из тюрьмы к тогдашнему руководителю литовской социал-демократии д-ру Домашевичу. Когда я приехал в Вильно, старые товарищи были уже в ссылке – руководила студенческая молодежь. Меня к рабочим не пустили, а поспешили сплавить за границу, для чего свели меня с контрабандистами, которые и повезли меня в еврейской «балаголе»[320] по Вилкомирскому шоссе к границе. В этой «балаголе» я познакомился с одним пареньком, и тот за десять рублей в одном из местечек достал мне паспорт. Доехал тогда до железнодорожной станции, взял билет и уехал в Варшаву. Где у меня был один адрес бундовца»[321].
Ознакомительная версия.
