Так или иначе, после сцены у синагоги Сталин был взбешен; он окончательно убедился, что в будущей мировой войне против Америки, к которой он готовился, советские евреи будут играть роль «пятой колонны». Была арестована подружившаяся с Голдой Меир жена Молотова, Жемчужина, причем, в соответствии с обычной для Кремля практикой, сам Молотов был вынужден тоже подписать решение об аресте собственной жены. Посмел бы он отказаться! И началась антисемитская кампания, замаскированная фиговым листком борьбы с космополитами и антипатриотами.
Антисемитизм, по моему мнению, это явление универсальное, вечное и неустранимое. У нас бытовой антисемитизм был, конечно, и до 40-х годов, но государственного антисемитизма не было. Более того, евреи занимали столько видных постов даже в партийном и государственном руководстве, не говоря о прочих сферах жизни, что в 30-х годах я слышал такую шутку: «Как найти двенадцать колен израилевых? — Очень просто — надо поднять брюки у шести наркомов». После войны все стало постепенно меняться. Весьма странной, например, показалась информация о том, что в недавно открывшийся Институт международных отношений стараются не принимать евреев (хотя некоторое количество евреев, начиная с того же Морозова, еще не ставшего тогда зятем Сталина, было принято). В последующие годы эта тенденция подтвердилась и стала расти. Борьба против космополитов, «антипатриотов»… В 1949 году, хотя до «дела врачей» оставалось еще три с лишним года, ко мне, как к секретарю комсомольской организации, подошел мой предшественник на этой должности Саша Самородницкий и сказал: «Я должен поставить тебя в известность о том, что вчера арестовали моего отца». Его отец был главным врачом поликлиники автозавода.
Стали всюду вычислять «процент евреев», а также тех евреев, которые по паспорту были русскими, тех, кто сменил фамилии, «полукровок». Уже спустя несколько лет я, будучи принят в аспирантуру, сидел на заседании кафедры рядом с профессором Милоградовым, бывшим работником ЦК. Он что-то писал не отрываясь. Случайно мой взгляд упал на страницу его писанины, и я увидел следующее (каюсь, не мог оторваться, пока не прочел весь абзац): «Таким образом, 32 % преподавателей факультета являются евреями, но если прибавить тех, кто числится лицом русской национальности, эта цифра возрастет до 44 %». Очевидно, Милоградов был членом комиссии, проверявшей какой-то институт, и составлял отчет.
А в конце 52-го года кампания достигла своей кульминации: арестовали группу виднейших врачей, так называемых кремлевских докторов, включая личного врача Сталина; большинство их было евреями. В январе 53-го в газетах появилось сообщение о «заговоре врачей-убийц», якобы отравивших ряд видных государственных и партийных деятелей и готовившихся к тому, чтобы отравить самого «вождя народов». И народ поверил этому! Люди отказывались ходить в поликлиники на прием к врачам-евреям; когда у одного из наших студентов внезапно заболел ребенок, родители не сомневались, что это — дело рук еврейских врачей. Антисемитизм охватывал все более широкие слои населения; рассказывали, что нескольких евреев выбросили на ходу из подмосковных электричек. В нашем институте я слышал, как один студент громко объявил: «Ребята, слышали? Наших друзей Рабиновичей уже начали гнать даже из промкооперации!» Газеты были полны гневными обвинениями по адресу сионистов, агентов «Джойнта» (американская еврейская организация, якобы инициировавшая зловещий заговор). На митингах трудящиеся клеймили «убийц в белых халатах» и восхваляли Лидию Тимашук — врача, разоблачившего гнусных наемников американского империализма. Все, как в 37-м году.
Из того, что я слышал впоследствии по этому поводу, можно составить такую картину.
Был разработан детальный сценарий. Сначала в «Правде» должна была быть опубликована «теоретическая» статья члена Президиума ЦК Чеснокова с разоблачением американо-сионистского заговора против советских вождей, а вслед за ней — открытое письмо ряда видных представителей еврейской общественности Советского Союза. Эти люди должны были признать «историческую вину» советского еврейского населения, не сумевшего противостоять влиянию международного сионизма и позволившего втянуть себя в чудовищный заговор. Это письмо, как рассказывал много лет спустя Яков Хавинсон, главный редактор журнала, издававшегося нашим институтом, уже было подготовлено, подписи под ним собирались по всему Союзу. Не обошлось без курьезов: так, дирижера Файера нашли где-то на черноморском курорте и долго рассказывали ему о необходимости подписать письмо, после чего он сказал: «Я со всем согласен, но посмотрите на мой паспорт». А в паспорте стояло: «немец». Некоторые вроде бы отказались подписаться под письмом — Илья Эренбург, поэт Долматовский и еще кто-то, но большинство подписались.
Дальше должно было произойти вот что: на март был намечен «открытый процесс» в Колонном зале. Врачи, конечно, во всем признаются после пребывания на Лубянке в течение нескольких месяцев, и несколько человек из числа публики, не выдержав, бросаются на сцену, где сидят подсудимые, чтобы собственноручно расправиться с извергами. Их, разумеется, удерживают от этого, но вскоре правительство объявляет, что ввиду всеобщего негодования народа не представляется возможным обеспечить безопасность еврейского населения. Поэтому принимается решение, ради безопасности самих евреев, выселить их из Москвы, Ленинграда, Киева и других крупных городов. Говорят, что уже было подсчитано число эшелонов, необходимых для того, чтобы вывезти евреев в Сибирь.
Но тут происходит нечто непредвиденное: 5 марта умирает Сталин, и меньше чем через месяц после этого врачей освобождают, вроде бы по инициативе Берия. Все дело о «врачах-убийцах» объявляется фальшивкой, виновным называют одного из руководителей КГБ Рюмина, в газетах пишут о преступной провокационной деятельности «авантюристов типа Рюмина». Все врачи — Вовси, Коган, Виноградов, Этингер и другие — выпушены из тюрьмы, в народе слагается частушка: «Дорогой товарищ Вовси, за тебя я рад, потому что, значит, вовсе ты не виноват; зря сидел ты, зря томился в камере сырой, подорвать ты не стремился наш советский строй. Дорогой товарищ Коган, знаменитый врач, ты расстроен и растроган, но теперь не плачь; понапрасну портил нервы кандидат наук из-за суки, из-за стервы, этой Тимашук!»
Вся эта жуткая история, начиная с борьбы против космополитов и кончая «делом врачей», ретроспективно выглядит не просто как очередная политико-идеологическая кампания против воображаемых врагов власти и не как паранойя старого диктатора, «зациклившегося» на идее очистки тыла от нелояльных людей-евреев — в предвидении новой большой войны. Это больше похоже на какой-то рок, неуклонно и неумолимо толкавший Советскую власть к пароксизму бешенства, в котором выявилась глубинная, скрытая суть бесчеловечной системы, в данном случае не постеснявшейся проявить эту суть в обнаженном до предела виде. Если депортация целых народов во время войны прошла почти незамеченной, то в случае с евреями все было демонстративно выставлено напоказ, с каким-то даже вызовом по отношению к мировому общественному мнению, в те годы, безусловно, глубоко сочувствовавшему народу, потерявшему шесть миллионов человек в результате Холокоста. Этот вызов говорил о том, что советское руководство сознательно стремится как можно больше изолировать свою страну от внешнего мира, не обращая внимания на ущерб для своего «имиджа» за рубежом, и более того — раздувая и разжигая в собственном народе ненависть ко всему «чуждому», прежде всего западному: ведь евреи-сионисты изображались как агенты той самой Америки, которая усилиями советской пропаганды давно была превращена в исчадие ада, в страшного и непримиримого врага типа гитлеровской Германии (недаром была пущена шутка: «Думаете, Гитлер умер? Да нет, он в Америке, Трумэном работает».). Для народа, только что пережившего весь кошмар, все немыслимые потери войны, не могло быть ничего хуже, ничего более зловещего и проклятого, чем новые «поджигатели войны», американцы, а евреи оказывались их агентурой, «пятой колонной». До американцев добраться было нельзя, а евреи — вот они, среди нас. Да и особенно убеждать народ не нужно, достаточно вытащить из колоды старую карту, сыграть на застарелых антисемитских предрассудках, на традиционной юдофобии отсталого, оболваненного населения.
