Ознакомительная версия.
Грустно проходило Рождество. И меня, и родителей чрезвычайно угнетала мысль о моей семье, жене и трех маленьких детях. Мы о них ничего не знали. Нет ничего выше долга и любви, связывающих меня с ними, никто и ничто не могли заменить их в родном доме, где столько радости и счастья. Я поспешил в Ригу, там легче. Почему-то мне особенно приятно было слушать тогда меланхолический вальс известного латышского композитора Дарзиня, трагически погибшего под колесами паровоза. Из-за этого вальса я стал бывать в ресторане «Отто Шварц».
Неожиданно я получил предложение от министра иностранных дел Мейеровица отправиться с делегацией в Москву для мирных переговоров с большевиками.
Январь и февраль 1920 года в Советской России
2 января 1920 года латвийская делегация выехала в Москву для ведения мирных переговоров с большевиками, с ней отправился и я. Главной целью было найти семью. Это мое личное дело, делегация же, ехавшая под флагом Красного Креста, должна была заключить перемирие с большевиками. Они уже изъявили готовность признать независимость Латвии, а значит, война с ними закончена. Надо было проехать почти тысячу километров, в ту пору это длинное путешествие, ибо обслуживание полуразрушенных дорог было ужасным.
Подъехали к полосе военных действий, где, с обоюдного согласия, стрельба была прекращена для проезда делегации мира. Садимся на приготовленные крестьянские подводы и в сопровождении красноармейцев переезжаем военную полосу, но с принятыми большевиками предосторожностями, чтобы никто из нас ничего не мог увидеть. Невольно охватывает какой-то непонятный страх, а что, если в этой стране вдруг, по чьей-то капризной, неведомой воле придется остаться нам? Одна мысль об этом кажется страшнее страшного.
Нас приветствует красноармеец-комиссар в черной кожаной куртке. Нашим пристанищем теперь служит товарный вагон-теплушка, украшенный всевозможными красными надписями, общеизвестными революционными лозунгами. Здесь мы должны будем ехать довольно долго, пока нас не пересадят в пассажирский вагон 2-го класса. Но до самой Москвы мы путешествуем уже без пересадки.
День пасмурный. Вся земля покрыта глубоким слоем снега. Все: кровли домов, крыши железнодорожных станций – стало белым. Но люди, их внешность, шапки, одежды грязны, черны, оборваны, полное несоответствие с божественной обстановкой природы, ее девственной белизной. А мысли этих людей еще чернее, у многих красные, о крови, смерти, уничтожении. Повсюду красные, тоже грязные, слинявшие тряпки. Красные знамена повсюду, словно символ союза грязи и крови, которой тогда была залита обширная Россия. «Да здравствует мировая революция», «Смерть буржуям», «Смерть врагам рабочих» и т. д. Подобные лозунги дополняли скорбную картину и подчеркивали бесконечную унылую пустоту, бедность и нищету. Сразу чувствовалось, что мы приехали не в обновленную страну, не к возрожденному народу, а попали в стадо голодных, страшных, зверски настроенных людей и они вот-вот набросятся на нас и растерзают.
Конечно, наши чемоданы полны всевозможных продуктов. Но я избегаю есть перед этими несчастными, полуголодными людьми, которые нас или жадно и недобро осматривают, или совсем не замечают.
С вокзала нас отвезли на Софийскую набережную и поместили в правом флигеле особняка бывшего известного в России сахарозаводчика Терещенко. В главном корпусе особняка жили Литвинов и Карахан, в левом флигеле помещались дипломатические курьеры и, по-видимому, чекисты. За нами они зорко следили, а Литвинова, Карахана и других, живущих с ними, охраняли. Тогдашний комиссар иностранных дел Чичерин жил в самом комиссариате, покидая его, как говорили, в исключительных случаях, уходя на какое-нибудь кремлевское заседание. Особняк Терещенко впоследствии стал центром всех советских дипломатических приемов. По-царски сервировались столы, и дипломатические представители разных стран, в том числе и я, ели серебряными, золотыми и позолоченными царскими ложками, вилками, ножами, царская роскошь продолжала обитать и у комиссаров рабоче-крестьянской власти.
Наша делегация успешно исполняла данные ей правительством поручения. Требования и права латышей были неоспоримы, да большевики и не упрямились, для них в эту пору важнее всего было собрать силы против Деникина, надвигающегося с юга. Конечно, не будь этой угрозы, Деникина и других антибольшевистских сил, советская власть едва ли согласилась бы признать независимость Балтийских стран. Военное положение на фронтах Гражданской войны сложилось так напряженно и угрожающе, что у большевиков не было другого выхода. Они искренне были уверены, что признание независимости балтийских народов временное явление, очень скоро все обернется в их пользу. Тогда большевики еще возлагали надежды на торжество мировой революции. Но даже в этих условиях, в затрудненном положении не сразу пошли на уступки. Пришлось долго и упорно торговаться не только о границах, но и основных принципах договора. В конце концов пункты договора были приняты почти полностью. Согласие достигнуто. Делегация уехала, официальная миссия завершилась. Я остался один, не хотелось уезжать, надо было сделать все от меня зависящее, чтобы найти наконец жену с детьми.
Я отправился к Ломоносову. В это время он уже состоял комиссаром путей сообщения. Узнав его адрес, я поехал к нему без предупреждения. Он жил в Комиссариате путей сообщения. На мой звонок вышла женщина, впустила меня, я попросил доложить Ломоносову, что инженер Озолс из Америки хочет с ним беседовать по важному делу. Ломоносов вышел. Мы поздоровались. Прежде всего я попросил его принять от меня небольшой пакет, в котором были шоколад, масло, консервы и многое другое.
– Стыдно брать, – сказал он, но пакет взял.
– Нечего стыдиться, Юрий Владимирович, у вас сейчас почти ничего нет, туго с продовольствием.
Я сказал, что он может мне верить, и сейчас я приехал не как политический противник, а как несчастный человек, который хочет найти свою семью. И попросил его содействия. Ломоносов на этот раз трогательно ответил:
– Можете и мне верить, сделаю для вас все, что могу.
Потом я позвонил комиссару Цюрупе с просьбой принять. Просьба была удовлетворена немедленно. Его я знал еще до войны, и знал хорошо. В течение двадцати пяти лет он служил главным управляющим в уфимском имении князя В.А. Кугушева, члена Государственного совета по выборам, родного дяди моей жены. За свой либерализм князь Кугушев был сослан на север, но оттуда бежал за границу и оставался там до 1905 года, когда получил разрешение вернуться в Россию. Вернувшись, был немедленно избран в Государственный совет, как представитель нескольких приуральских губерний. В ссылке он и познакомился с Цюрупой, тоже отбывавшим наказание. Ссылка Цюрупы продолжалась недолго, и по освобождении он стал управлять имениями Кугушева, управлял так образцово, что составил себе репутацию честнейшего и порядочнейшего человека. Имение считалось неприкосновенным, поэтому летом там часто гостили, а иногда и скрывались неблагонадежные с правительственной точки зрения лица. В частности, там останавливались и личная секретарша Ленина Фотиева, и бывший полпред в Швейцарии Берзин, полпред Юренев и, если не ошибаюсь, сам Ленин.
Ознакомительная версия.
