– Кто эта женщина? – спросил Метеш.
– Это не женщина, это моя младшая дочь.
– Куда ты ее везешь?
– К доктору, тут недалеко осталось…
– Зачем к доктору? Она здорова, как солнечная долина, как море под Судаком…
– Я это знаю, но внутри этой душистой груши завелся червячок…
– И какой же?
– Она влюбилась.
– Что, не в того, в кого хотел ты?
– Именно!
– И, конечно, он бедный?
– Именно!
– И, конечно, не крымчак?
– Именно!
– И, конечно, русский?
– Именно!
– Так это хорошо, у нее будет много детей, и все будут не русские, а крымчаки.
– Именно!
– Нас и так мало осталось на этой земле.
– Именно!
– Думаешь, с русскими будет больше?
– Не знаю насколько, но больше. Они нас считают иудеями и…
– А мы и есть иудеи, и что с того? Говорим по-татарски, но наш язык гораздо шире, можем и по-русски.
– Именно! Однажды я слышал, как они шептались за моим домом, и он ей сказал, представляешь: ах ты, жидовочка моя!
– Ну и что с того? Она и есть прекрасная жидовочка.
– Именно! Я и сам это знаю, но как-то он это сказал с пренебрежением. А он сам знает, кто он? Такой русский – жопа узкий.
– Ээ, перестань, Ако, а если бы он был богатым? – спросил Метеш.
– Тогда другое дело.
– Вот видишь ты какой, дочку готов продать.
– Успокойся, Метеш, я не знаю ни одного русского богатого, они все пропивают. Э, какие дети? Ты посмотри на нее, я не уверен, что после первого ребенка он сможет сделать ей хотя бы второго. Вот поэтому мы и вымираем.
– Перестань, Ако, наши тоже пьют. Говорят, тоска оттого, что вымирают. Но так не бывает. Все в каждом человеке. Мне вот уже за шестьдесят, а я хочу посмотреть театр, может, на учусь чему. Знаешь, там такие слова, такая мудрость.
– А, перестань, Метеш! Караим на базаре сказал, что ты поехал посмотреть на голых баб в театре.
– Хотя бы так. Я вообще ни разу там не был, может, там и правда голые бабы изрекают мудрые мысли?
– Метеш, где ты видел бабу с мыслями, да еще и голую?..
Метеш увидел, что дочка Ако давно не спит и, прикрыв глаза, слушает разговор.
– Ты скажи, а что ты думаешь, твой доктор, как он поможет, если любит-то. От этого нет таблеток.
– Не знаю. Покажу, посоветуюсь, Может, надавит в нужном месте, потрет… Может, она другого мужчину увидит… А то живет в Карасубазаре, с улицы на улицу ходит, только об одном думает.
– Э, Ако, а ты о чем в ее возрасте думал?
Телега стала трястись все сильнее, лошади пошли под уклон…
– О жене своей будущей думал, и сам был, конечно, богатым.
– Так что же она пошла за тебя?
– Э, Метеш, посмотри какая красавица! Был бы ты молодой – за тебя бы отдал.
Солнце встало во весь рост и припекало невыносимо. Ако остановил лошадей у родничка, и они втроем, умывшись, на пившись холодной воды, сели в тени придорожного ореха.
– Дядя Метеш, – сказала Лили, так звали дочь Ако, – мой папа хочет убить меня. Ведь нельзя достать червяка из груши или яблока, не разрезав их…
– Это правда, Лили, но можно дождаться, когда он сам вылезет изнутри… Обычно это происходит, когда плод перезреет и червяк упадет на землю вместе с ним.
– Ничего твой доктор не сделает, папа, во мне уже живет его ребенок…
Ако от неожиданности просто упал лицом в сухую жесткую траву и тихо зарыдал.
– Я так и знал, я так и знал…
Метеш подождал, пока Ако успокоится, затем встал, по гладил Лили по голове и пошел прямо через степной, пахнущий лавандой и чабрецом холм, преодолевая последнее препятствие перед большим городом. Когда он поднялся, то обернулся и увидел вдалеке телегу, возвращавшуюся в Карасубазар. На козлах сидел Ако, его обнимала за плечи дочь Лили.
«Кто кого успокаивает?» – подумал Метеш и улыбнулся своей мысли.
В Ак-Мечети было уже около семи, и Метеш, сев у салгира на камень, вымыл ноги, надел свои туфли, затем ополоснул лицо и шею, облачился в свежую, пахнувшую домашним теплом рубашку. Затем мешок со своими пожитками спрятал в кустах, чтобы забрать на обратном пути. И вот он уже стоит у кассы и спрашивает самый дорогой билет, на самое лучшее место в театре русской драмы.
– Осталось только одно место в амфитеатре, берете?
– Так давайте скорее. Лопе де Вега! Какой к черту русский театр! А вот это да: «Собака на сене».
И Метеш уселся в кресло среди поразившей его нарядами и запахами городской публики. Наконец все захлопали в ладоши, и тяжелый, неуклюжий бордовый занавес раскрылся медленно и торжественно…
– А я-то думал, что он поднимается вверх, как юбка у женщины, когда…
И на этой мысли Метеш уснул решительно, уснул как человек, прошедший по солнцепеку сорок километров. Он даже не спал, он впал в состояние между жизнью и сном. Он не храпел, его бы разбудили, он не прислонился к чьему-либо плечу, его бы разбудили. Он просто застыл на стуле в позе внимательного зрителя. Он только ничего не слышал и ни чего не видел. И вышел из этого состояния, лишь когда кто то потряс его за плечо. Спектакль закончился, почти все ушли… Метеш встал, бодро зашагал на выход и прошел почти через весь город Ак-Мечеть с веселой, дружелюбной, о чем-то возбужденно толковавшей толпой. Наконец он остался один. Перед ним тихо протекал тот же Салгир. Метеш быстро нашел свой мешок, переоделся и медленно двинулся по дороге на Карасубазар. На следующий день после полудня он был уже дома, на базарной площади. Караим стоял еще на своем месте и тут же дал ему пирожок.
– На, подкрепись. Ну, как театр, расскажи…
Метеш раскрыл рот, чтобы сказать правду, но неожидан но произнес:
– Все было, как мне приснилось до того…
– Я так и думал, – сказал караим, – ни стыда, ни совести…
– Да, – сказал Метеш, – куда катимся?
И пошел домой.
– Крымчак никогда не бывает пьяным, – сказал Нысым, заглатывая очередной стаканчик красного.
– Так уж и не бывает, да ты сам сейчас отрубишься, а для нас это позор – валяться на улице под забором.
– Ну почему валяться – отдыхаю… перед встречей с женой после удачного…
– А что, так трудно с женой?
– У крымчака никогда не бывает трудно с женой, вот ты, Бохор, маешь трудности с собственной?
– Нет, только с чужой…
– Тогда зачем она тебе?
– Ну нужно же, чтобы была… чужая..
– Дурак, давай лучше еще вмажем.
И Нысым наклонил прозрачный кувшин с качавшейся на широком дне массой дымчато-красного домашнего вина, нацедив ровно по краешки стаканчиков.
– Знатно наливаешь, не промахнешься, словно буфетчиком работал всю жизнь.
– Нехитрое это дело, попей с мое, Бохорчик… Ну что, пошли еще чекулдыкнем где-нибудь, на людях, крымчак любит веселье на людях, ну там сделать вид, что он в стельку пьян, ну там поскандалит тихонечко, а на самом деле он трезв и не ругается, так, мандит понемногу, но не зло, сразу уступит, если што…
