Андрей Алдан-Семенов - Семенов-Тян-Шанский

Семенов зорко наблюдал и за беспредельными просторами Киргизской степи, и за черепахами на пыльной дороге, и за ястребом, висящим в вечереющем небе, и ощущение земной красоты не покидало его.

А тарантас скрипел, подрагивал на тугих песках. В теплом закате лоснились гребни Семиреченского Алатау. Из-за гребней появилась луна, ломаные тени гор испестрили дорогу. Они лежали на пыльном пути — мохнатые, безобразные, неподвижные. Семенов пытался отыскать в тенях все ту же красоту движения. А тени не двигались. Они были мертвы. И они были неприятны — красота не одухотворяла эти бестелесные видения.

И вдруг тени скорчились, содрогнулись, подскочили, подброшенные кверху какой-то чудовищной силой.

Это странное движение длилось лишь сотую долю минуты, а потом кто-то приподнял всю окрестность, двинул ее вперед-назад и опустил на место. Только эти два коротких толчка продолжались бесконечно долго — почти полную секунду. И в эту секунду Семенов заметил, как скалы на горных обрывах и сами горные обрывы поползли в небо и, грохоча и разламываясь, рухнули вниз. Пылевые смерчи крутились над ними, а на дорогу все еще выскакивали обломки.

— Землетрясение! — понял Семенов, уже когда обвалы прекратились, грохот растаял, пылевые смерчи успокоились. Впервые в жизни он видел, слышал, чувствовал землетрясение, всколыхнувшее горы и степь. Оно уже кончилось, а в Петре Петровиче все еще жило ожидание второго толчка. Почему-то думалось: при втором толчке земля обязательно разломится под колесами тарантаса.

Вечером он приехал на Карабулакский пикет. Глинобитные мазанки пикета стояли на голом месте; только на отшибе покачивались молоденькие яблони. Листва деревьев пожухла и свернулась. Петр Петрович прикоснулся к одной из яблонь, деревце тут же упало. Это была всего лишь воткнутая в каменистую землю ветка. Семенов спросил у начальника пикета:

— Какая вам польза от палок, закопанных в землю?

— Посадили в вашу честь, — без тени смущения ответил начальник. — Полковник Абакумов с нарочным наказал — едет, дескать, министр ботаники, любит деревья, немедленно посадить. Мы и постарались…

Петр Петрович грустно усмехнулся. От самого Омска его опережал нелепый слух о «министре ботаники». Слух этот был основан на том, что в открытом листе, выданном Географическим обществом, Семенов назывался магистром ботаники.

После короткого отдыха Петр Петрович раскрыл дневник. Стал старательно записывать по-латыни названия собранных трав и цветов. Незабудка превратилась в Мусотис Стилватюка, казачий можжевельник — в Линениус Сабина.

Он вспомнил недавнее землетрясение. «Поразило меня неожиданное явление, которое я ощущал в первый раз в своей жизни: скалы начали колебаться, а обвалы беспрестанно падали с треском с горных вершин: это было довольно сильное землетрясение».

Как только он вспомнил это, землетрясение утратило свою грозную силу, прыгающие тени, скалы, приподнимающиеся в небо, улеглись в страницы его дневника. Все, что он видел, теперь не имело силы и свежести, глубины и пространственности. Он жил ожиданием новых событий и встреч. Осмысливать прошедшее и пережитое он будет потом, в тишине кабинета, в солнечном потоке воспоминаний.

Петр Петрович отложил дневник. Впечатления записаны, гербарий приведен в порядок, что еще ему делать на Карабулакском пикете? Да, чуть не позабыл совет полковника Абакумова встретиться с вождем челоказаков Чубар-муллой. До поселения Чубар-муллы было всего восемь верст. Петр Петрович решил познакомиться с челоказаками. Прихватив переводчика, он отправился к Чубар-мулле. Дорога шла долиною Каратала — мелкой, но бурной реки. Из водоворотов угрожающе выглядывали огромные камни, над порогами вздымались пенистые гривы, вывороченные пни шевелились, словно живые осьминоги.

Семенов переходил вброд Каратал, все время опасаясь, чтобы течение не опрокинуло, не разбило его о каменистое дно. Они проехали мимо абрикосовых садов, огородов и бахчей. В садах замелькали белые с плоскими крышами домики — это и было поселение Чубар-муллы. Табун кобылиц встретил Петра Петровича пронзительным ржанием. У поселка он обогнал большое стадо курдючных овец.

Челоказаки встретили его недоверчиво. На вопрос, можно ли увидеть Чубар-муллу, ответили отрицательно. Тогда Петр Петрович послал к Чубар-мулле переводчика.

— Объясни ему, что я приехал издалека. Скажи: прибыл из самого Петербурга познакомиться с ним, побеседовать о том, как живется людям на новых русских землях.

Через полчаса подошел высокий старик, с тяжелым, спокойным, будто высеченным из коричневого гранита, лицом. На запавших щеках синели вытравленные следы каторжных клейм, белая борода струилась по груди. Голову украшала зеленая чалма. Почтенному патриарху челоказаков было уже за восемьдесят.

Петр Петрович приветствовал Чубар-муллу по-киргизски, с трудом подбирая и плохо выговаривая слова. Чубар-мулла молчал, безмятежно улыбаясь. Петр Петрович перешел на узбекский язык, который знал еще хуже киргизского. Чубар-мулла не отвечал. «Старик совсем не понимает меня». Петр Петрович обратился за помощью к переводчику, но в эту минуту Чубар-мулла сказал:

— А вы, ка-быть, русак, ваше благородие? Давненько я русского языка не слышал…

Петру Петровичу сразу стало легко и свободно. Таинственный Чубар-мулла оказался обрусевшим татарином.

Долго просидел Петр Петрович с Чубар-муллой, пил кумыс, слушал историю жизни старого степного Одиссея. Чубар-Мулла рассказывал о себе тихо, скупо, грустно, а перед Петром Петровичем развертывались его необыкновенные приключения.

Восемнадцатилетнего татарина забрали в солдаты. Чубар не выдержал солдатчины и бежал. Его поймали, высекли и осудили на каторгу. Юные щеки его обожгли каторжным клеймом и сослали в Сибирь, на свинцовые рудники. Чубар снова бежал — уже в бескрайнюю Киргизскую степь.

Переодетый буддийским монахом Чубар (незаконно присвоивший себе звание муллы) проник в таинственную, недосягаемую для европейцев Кашгарию и скитался по ней два года. Потом судьба занесла его в древний город Кульджу.

Из Кульджи с караваном китайских купцов Чубар-мулла попал в Центральный Тянь-Шань. По ущельям Чу он спустился с Небесных гор к пескам Муюн-Кумской пустыни. Через Талас и Аулиэ-Ату дошел до Кокандского ханства. Долгие годы прожил он в Ташкении (так Чубар-мулла называл Ташкент). Там он встретил колонию русских и вступил в ее члены.

Он женился, обзавелся детьми, уже старость схватила его за горло, а в душе по-прежнему жили беспокойство странствий и тоска по родине. Под знойным небом Азии он тосковал о морозных снегах России.