Марлен не раз обыгрывала весьма лестное для нее внимание нацистов и свой героический отказ сотрудничать с ними.
«Может быть, я должна была принять это предложение? — говорила она Билли Уайльдеру. — Возможно, тогда и Германия оказалась бы другой. Я смогла бы убедить Гитлера изменить эту ужасную политику. Тогда Европа не лежала бы в руинах и миллионы людей остались бы живы. Не стоит недооценивать силу женщины, особенно в постели».
В своей автобиографии она напишет: «Я ненавидела с 1933-й по 1945-й. Трудно жить ненавистью. Но если этого требуют обстоятельства, приходится учиться ненавидеть».
Так дочь прусского офицера Марлен Дитрих оказалась в лагере антифашистов, а самой злой характеристикой человека на всю жизнь для нее станет слово «нацист».
23
В 1936 году Марлен снялась в фильмах «Желание» режиссера Френка Борзеджа и «Сад Аллаха» режиссера Девида Слезника — первой цветной ленте. Она, как и прежде, с пылкостью работала над костюмами. Но это не спасло фильм, съемки которого в пустыне штата Аризона, а затем в павильоне сопровождались немыслимыми затратами, постоянными курьезами и породили кучу анекдотов. Правда, Марлен удалось отстоять право на костюмы в пастельных тонах, соответствующих колориту пустыни. Ее тело, облаченное в золотистый шифон, напоминало статую Ники, устремленной к полету.
1 апреля 1937 года «Сад Аллаха» посмотрел Эрих Ремарк, но не обмолвился в своем дневнике о произведенном впечатлении. Только потом, в романе «Триумфальная арка», он вспомнит о Нике, слившейся с образом его возлюбленной.
Марлен наслаждалась жизнью, являясь на голливудские приемы в потрясающих туалетах, каждый из которых удостаивался подробного описания в светской хронике. На один из костюмированных балов она прибыла в костюме Леды, созданном в порыве вдохновения вместе с Тревисом. МарленЛеда стала сенсацией вечера. Уложенные на манер причесок греческих статуй волосы плотно обрамляли бледное лицо. Глаза, окруженные изумрудными стразами, горели фантастическим огнем. Тело Леды страстно обнимала птица из накрахмаленного шифона, обшитого лебединым пухом. Голова лебедя покоилась на открытой груди Марлен, и даже те, кто не знал мифа о Леде и Лебеде, не мог сомневаться насчет пылкости чувств, сливших эту пару. Леду сопровождала актриса Элизабет Аллан в белом смокинге и атласном цилиндре, представлявшая как бы саму Марлен Дитрих.
Увлечения Марлен сменялись с калейдоскопической быстротой, и столь же быстро снимались фильмы. Марлен снялась в еще нескольких незначительных лентах, а в 1937-м разразилась нежданная гроза.
Некий владелец кинотеатров Брандт сделал во всех американских газетах заявление: «Следующие актеры и актрисы — кассовая отрава». Далее, набранный жирным шрифтом, шел длинный список, в который вошли, кроме прочих, и Гарбо, и Хепберн, и Дитрих.
Жестокий приговор, однако, не означал, что именно перечисленные актеры наносят ущерб кассе. Дело заключалось в том, что прокатчик, покупающий фильм с участием звезды, должен был взять в нагрузку еще несколько средних или совсем плохих фильмов этой киностудии. А уж если и фильм со звездой не слишком удачен?
Так или иначе, заявление Брандта вызвало громкий резонанс, и «Парамаунт» не подписал новый контракт с Дитрих. Конечно, она могла бы принять предложение других студий, но предпочла отдохнуть. Тем более что ее кавалер Дуглас Фербенкс-младший проводил отпуск в Европе.
«Скажи, что любишь меня!», или «Люби меня…»
1
Сентябрь в Венеции — время утонченной печали и внезапно прорывающегося ликования. Все зависит от движения туч. Мгновение назад темные под сумрачным небосводом каналы и палаццо вспыхивают в лучах прорвавшегося солнца с неудержимой, карнавальной радостью. Каскады солнца сверкают в мокрых от дождя плитах площадей, плещутся с голубями в зеркальных лужах. Это еще и кинофестиваль, собирающий знатоков кино, звезд и светское общество. Сюда приехал уставший от работы и от жизни фон Штернберг. В Париже оказалась путешествующая по Европе с семьей Марлен. Они договорились о встрече в Венеции — вспомнить былое, обсудить настоящее и, кто знает, помечтать о будущем.
К ужину с Джозефом в ресторане «Лидо» Марлен, как всегда, готовилась с полной ответственностью, вписывая еще одну страницу в «историю легенды». Черное облегающее платье из тяжелого крепа, немного четырехкаратных бриллиантов, атласный мех смоляного свободного жакета и фетровая шляпка, чуть боком сидящая на блестящих, тщательно уложенных волосах. Шляпка совсем простая, но чрезвычайно эффектная — от лучшего парижского мастера. Марлен принадлежала к категории женщин лаконичной стильности, когда четко выписанный образ таит в себе больше, чем заявляет в открытую.
Столик Джо и Марлен находился в углу — она терпеть не могла, когда на нее сворачивали шеи в ресторанах, но краем глаза подмечала наиболее интересных персон и производимое ею впечатление.
Из-под полуопущенных век и бокала с шампанским Марлен отметила элегантного мужчину, одиноко сидящего у окна за бутылкой вина. Он курил, изящно поднося узкую кисть с сигаретой к великолепно очерченным губам. Веки при этом опускались, скрывая сумрачный блеск зорких глаз. Казалось, он пребывал в глубокой задумчивости, слушая некую, звучащую внутри музыку.
Давнее воспоминание шевельнулось в памяти Марлен, но не выплыло на поверхность. Он повернул голову с ястребиным носом, их глаза встретились.
— Джозеф, где я могла видеть вон того мужчину у окна?
— Где угодно, любовь моя. Это Эрих Мария Ремарк, его нашумевшую повесть «На Западном фронте без перемен» экранизировали в Голливуде в 1930 году. Фильм получил «Оскара».
— Режиссер, кажется, был довольно молодым и тоже отхватил премию, — заметила Марлен, продолжая изподволь наблюдать за писателем.
— Фильм сделал Лев Мильштейн, говорят, он из России, работает в США под именем Льюис Майлстоун. Ты даже сказала, что видела фильм и он тебе понравился.
— Еще больше понравился роман, я читала его на немецком. — Марлен открыто взглянула на Ремарка. — А он настоящий писатель.
Словно повинуясь ее взгляду, мужчина приблизился к их столику.
— Господин фон Штернберг? Мадам? — Тонкие черты лица, чувственный рот. Глаза хищной птицы наполнились огнем, когда он склонился к ней. — Позвольте представиться, я — Эрих Мария Ремарк.
Дитрих протянула ему руку, Ремарк учтиво поцеловал ее. Марлен слегка улыбнулась и кивком головы предложила ему сесть.
— Вы выглядите слишком молодо, для того чтобы написать одну из самых великих книг нашего времени, — проговорила она, не спуская с него глаз, и достала сигарету из позолоченного портсигара.
