Ознакомительная версия.
Опала Жукова закончилась через пять дней после страшных событий, которые до сих пор не прояснены до конца. В субботу 28 февраля Сталин, как обычно, ужинал ночью на своей даче в Кунцеве в компании Маленкова, Берии, Хрущева и Булганина. Гости разъехались в 4 часа утра 1 марта. Около 11 часов охрана удивилась, что вождь до сих пор не вызвал Матрену, горничную; система датчиков, установленных в помещениях, показала, что движения в комнатах нет. Но никто не смел войти. Лишь в 22:30 сотрудник охраны Петр Лозгачев набрался смелости и вошел в покои, чтобы принести почту. Сталин, в пижаме, лежал на полу. Глаза его были открыты. Он не мог ни говорить, ни двигаться. Лозгачев позвал на помощь, Сталина перенесли на диван. Вызвали не врача, а Игнатьева, министра госбезопасности. Только на следующий день, 2 марта, в 7 часов утра, на дачу приехала группа белых от ужаса врачей во главе с министром здравоохранения. Они поставили диагноз: обширное кровоизлияние в мозг. Первая медицинская помощь вождю была оказана лишь двенадцать часов спустя. Утром 3 марта, по просьбе Маленкова, врачи дали прогноз: больной проживет совсем немного. В этот самый момент и был созван пленум ЦК, на который из Свердловска вызвали Жукова.
Какие переговоры вели Берия, Маленков, Хрущев и Булганин между 23 часами 1 марта и ранним утром 3-го? Подробности неизвестны. Похоже, что дирижером был Берия, а Маленков – первой скрипкой. Как бы то ни было, результат пленума показывает, что «четверка» сумела достичь компромисса при дележе власти, даже если Маленков и Берия получили больше двух остальных. Поскольку Сталин не назначил своего преемника, борьба за власть после его смерти могла разгореться не на шутку. Берия мог захватить в свои руки все рычаги власти, но он знал, что, несмотря на свои большие таланты управленца, не сможет править один[782].
Остается выяснить, кто же возвысил Жукова. Сам маршал об этом никогда не рассказывал. Булганин? У него был на то интерес: присутствие самого популярного военачальника в числе руководителей Министерства обороны придавало вес и министерству, и министру. Однако в рукописи, озаглавленной «После смерти Сталина»[783], Жуков утверждает, что в Министерстве обороны всем заправлял не Булганин, а Берия. Так может быть, это сделал Берия, как пишет в своих воспоминаниях его сын Серго? Или Хрущев, о чем мы читаем в мемуарах его зятя Аджубея[784] и в воспоминаниях адмирала Кузнецова[785]? Зная слабость и нерешительность Булганина, он хотел поставить рядом с ним сильного, пользующегося влиянием в армии человека, способного стать противовесом Берии. Нет никаких точных данных, позволяющих сделать выбор в пользу одной из перечисленных гипотез. Можно лишь предположить, что правящая «четверка» сочла предпочтительным держать Жукова реабилитированным в Москве, чем ссыльным на Урале. Это доказывает, что для всех маршал оставался величайшим советским полководцем, ярким символом того испытания, моральные и материальные раны от которого СССР не залечил еще и восемь лет спустя. Его популярная фигура, без сомнения, придавала новому руководству легитимность в глазах советского народа.
9 марта Жуков стоял в почетном карауле у тела Сталина. Его горе было искренним, так же как горе Молотова, Константина Симонова и миллионов советских граждан. Жуков восхищался Сталиным. Он думал и всегда говорил и писал, что, несмотря на чистку 1937–1938 годов, которую он считал страшным преступлением, несмотря на огромные ошибки во время войны, вождь был главным творцом Победы. Миллионы советских людей тоже хотели проститься с покойным. С 8 марта Хрущев, возглавлявший комиссию по организации похорон, знал, что бесчисленные толпы направляются к зданию Дома союзов, где было выставлено тело красного монарха. Он приказал министру путей сообщения прекратить продажу железнодорожных билетов до Москвы, чтобы предотвратить наплыв в столицу людей из других регионов. Но люди ехали без билетов, на попутных грузовиках, на телегах, шли пешком. На всех дорогах образовались многокилометровые пробки. «Миллионные пешие толпы шли к центру Москвы. Потоки людей, подобно черным хрустким рекам, сталкивались, расплющивались о камень, корежили, кромсали машины, срывали с петель чугунные ворота. В этот день погибли тысячи. День коронации царя на Ходынке померк по сравнению с днем смерти земного русского бога – рябого сына сапожника из городка Гори»[786]. Данные об этой катастрофе режим засекретил.
С трибуны Мавзолея Ленина, куда положили тело Сталина, Берия произнес речь. Многие советские граждане говорили, что были шокированы той непочтительностью, с какой он говорил об умершем, не назвав его по имени и отчеству. Зато многие отметили, что он постоянно упоминал правительство перед партией. Берия намеревался поскорее перевернуть сталинскую страницу в истории страны. Он сразу развернул бурную активность, изумляя своими инициативами и сограждан, и мир. Он изменил внешнеполитический курс, что выразилось в прекращении в июле войны в Корее и в восстановлении дипломатических отношений с Израилем, разорванных Сталиным. Также он инициировал широкую амнистию для определенных категорий заключенных ГУЛАГа[787]. В своем собственном кабинете он «передал» Молотову первую освобожденную – его бывшую жену Полину Жемчужину. В апреле на свободу вышли около тысячи заключенных, в основном бывших руководящих работников и членов их семей. Среди них было много офицеров, реабилитированных по настойчивым просьбам Жукова. В числе первых вышедших из лагерей и тюрем были Минюк, Телегин, Крюков и Русланова. Еще незавершенные политические дела, такие как «дело врачей» и «мингрельское дело», были закрыты. Берия запретил использовать на допросах «специальные методы». Он добивался свободы передвижения и выбора места жительства для всех советских граждан. Он потребовал срочного решения проблем, связанных с советизацией Западной Украины и республик Прибалтики[788], а также выдвижения на руководящие должности там национальных кадров, а не присланных из России. Он даже открыл перед членами и кандидатами в члены политбюро архивы с документами о сталинских преступлениях. Константин Симонов скажет, что от их чтения волосы вставали дыбом и пропадал сон[789]. Процесс десталинизации уже начался, во всяком случае для элиты. И опечаленные потерей советские граждане не могли не заметить, что в июне имя Сталина в главной партийной газете «Правде» было упомянуто всего один раз[790], тогда как имя Жукова дважды. А партия, в лице ее секретаря Хрущева, с тревогой констатировала, что центр тяжести власти смещается к Совету министров (Маленков) и органам госбезопасности (Берия).
Ознакомительная версия.
