Тем не менее нужно признать, что скрытый смысл присутствовал во многих стихах Гумилёва, написанных после возвращения его в 1918 году в Россию. Однако не поэтам уровня Арского было под силу его расшифровать. Над смыслом и подтекстом этих стихов до сих пор бьются литературоведы разных стран.
И в то тревожное и голодное время Гумилёв не изменил своим привычкам и старался быть хлебосольным хозяином. Он приглашал к себе в гости приезжавших в Петроград поэтов. В субботу, 30 апреля в пять часов вечера Николай Степанович устроил у себя дома прием приехавшего в Петроград Андрея Белого. Он хотел представить мэтру символизма своих учеников и пригласил Всеволода Рождественского, Николая Оцупа и Ираиду Гейнике (в скором будущем — Ирина Одоевцева). Последняя вспоминала об этом приеме: «Гумилёв за несколько дней сообщил мне, что у него… прием в честь приехавшего из Москвы Андрея Белого. С „поэтическим смотром“ выступят Оцуп, Рождественский и я… Выступать с ними на равных началах мне чрезвычайно лестно. В субботу 30 апреля я прихожу к Гумилёву за полчаса до назначенного срока. Оцуп и Рождественский уже здесь, и оба, как и я, взволнованы. „Смотр“ почему-то происходит не в кабинете, а в прихожей. Перед заколоченной входной дверью три стула — для нас. На пороге столовой — два зеленых кресла — для Гумилёва и Белого. Гумилёв распоряжается как режиссер. Он усаживает меня на средний стул, справа Рождественский, слева Оцуп. — Николай Авдеевич, ты будешь читать первым. Каждый по два стихотворения. Давайте прорепетируем! — И мы репетируем. <…>…Андрей Белый прибыл! — громко объявляет Гумилёв… Гумилёв спешит на кухню с видом царедворца, встречающего коронованную особу. Мы все трое, как по команде, встаем… — Борис Николаевич, — голос Гумилёва звучит особенно торжественно, — позвольте вам представить двух молодых поэтов… — А это моя ученица. — Без фамилии. Без имени… Гумилёв пододвигает ему кресло. — А теперь, с вашего позволения, Борис Николаевич, начнется чтение стихов… Дирижерский жест Гумилёва в мою сторону. — Теперь вы! Я встаю — мы всегда читали стихи стоя — и сейчас же начинаю… Торжественно-официальный голос Гумилёва: „Еще!“… А. Белый, разбрасывая фонтаном брызги и блески вдохновения, поднимается в доступные ему одному заоблачные выси… Гумилёв совершенно серьезно соглашается……В столовой на столе, покрытом белой скатертью, чашки, вазочки с вареньем, с изюмом, медом, сухариками и ярко начищенный, клокочущий самовар. Полный парад. Обычно Гумилёв пьет чай прямо на пестрой изрезанной клеенке, из помятого алюминиевого чайника. Самовар я у него вижу в первый раз… Белый вскакивает, подбегает к самовару… — Ведь я в Москве… почти голодаю. Нет, не почти, я просто голодаю… — Гумилёв пододвигает Белому изюм. — Да, Борис Николаевич, трудные, очень трудные времена!..» И больше ни слова. Известно, что такое угощение было у Николая Степановича в особых, исключительных случаях. И голодал он ничуть не меньше Белого, а может, и больше. Ведь ему нужно было кормить семью, двоих детей, помогать матери. Но он представляет своих учеников, молодых поэтов, мэтру, и сам он мэтр, а так как Поэзия — его единственная Царица, то и прием в ее честь должен быть царским! Интересно, что именно в это время (22 мая) М. Кузмин записывает в дневнике: «Выбегал на рынок. Ходит Гумми, насчет масла, сам стряпает…»
Наступившее предпоследнее лето в жизни поэта было для него таким же напряженным в работе, как и весна. Правда, в начале его, в июне, ему все же удалось побывать в Первом доме отдыха на правом берегу Невы. Августовский номер «Вестника литературы» сообщил, что там поэт не только отдыхал, но выступал на вечерах и читал свои стихи, делился воспоминаниями об африканских путешествиях, а также работал над «Теорией интегральной поэтики», «Поэмой Начала» и переводом стихов Жана Мореаса.
19 июня в Петроград прибыла поэтесса Надежда Павлович с поручением Валерия Брюсова организовать по примеру Москвы Петроградское отделение Всероссийского профессионального Союза поэтов. Казалось бы, Брюсов, духовный учитель Гумилёва, должен был сделать ставку на своего ученика. Но, увы, этого не произошло. Видимо, сверху поступило указание председателем избрать Александра Блока.
22 июня Николай Степанович встретился с Александром Александровичем — два первых поэта России обсуждали вопрос создания в Петрограде организации Союза поэтов. Видимо, было найдено какое-то компромиссное решение.
25 июня этот вопрос обсуждался во «Всемирке». Решено было, по всей видимости, создать отделение, так как уже 27 июня состоялось первое организационное заседание Союза поэтов в помещении Вольной философской ассоциации на площади Чернышева. На заседание пришли Н. Гумилёв, А. Блок, Н. Павлович, В. Рождественский, М. Лозинский, Н. Оцуп и другие. Большинство собравшихся представляли интересы Блока, поэтому он и был избран председателем. Николая Степановича включили в организационную группу и избрали членом приемной комиссии вместе с А. Блоком, М. Кузминым и М. Лозинским. Вскоре петроградским поэтам разослали приглашения на общее организационное собрание, которое состоялось 4 июля, и на нем утвердили приемную комиссию. В июле при участии Гумилёва Союз поэтов был утвержден как Петроградское отделение Союза поэтов.
6 июля 1920 года в Ростове-на-Дону была поставлена драма «Гондла» в театральной мастерской режиссера А. Б. Надеждова (композитор Н. 3. Хейфец, художник А. А. Арапов).
25 октября 1921 года в газете «Жизнь искусства» появилась статья актера П. В. Самойлова «История одного театра», в которой он рассказывал о постановке «Гондлы»: «Революция снова забросила меня в Ростов. И я нашел здесь театр — настоящий театр, выросший из восторженного юношеского коллектива. Ставился „Гондла“ Гумилёва. Странно было видеть в глухом углу России камерное представление высокого стиля, придуманное, отделанное до мелочей. Аудитория — рабочая и красноармейская — сидела, затаив дыхание. Тут не нужно было ни объяснений, ни указательных пальцев, красота побеждала сама собой. Мысль дать самое лучшее самым неподготовленным — была весьма счастливой мыслью. Аристократический цветок ростовского искусства, „Театральная мастерская“, был сделан передвижным районным театром для рабочих. Думаю, что никогда еще ростовский театр не имел более чуткой и менее пошлой публики». А в Петрограде бюрократы тянули и тянули с постановкой пьесы. 18 мая на заседании Секции исторических картин ему предложили снова переработать «Гондлу» и предпослать ей два предисловия: одно самого поэта, а второе — научное — Сыромятникова. 21 июня на заседании Секции исторических картин снова зашла речь о «Гондле», и в протоколе записали: Сыромятникову написать предисловие.
