К июлю Эйзенхауэр поправился настолько, что стал проявлять интерес к кампании по выборам президента. Он оставался приверженцем Никсона отчасти еще и потому, что его внук Дэвид ухаживал за дочерью Никсона Джулией. Он решил объявить о своей поддержке Никсона до начала конференции, на которой официально называются фамилии кандидатов в президенты. 15 июля, когда Никсон нанес ему короткий визит, Эйзенхауэр сообщил о своем решении.
Два дня спустя появилось заявление Эйзенхауэра. Он утверждал, что поддерживает кандидатуру Никсона, так как восхищается "его личными качествами: интеллектом, проницательностью, решительностью, теплотой и, особенно, честностью". Он направил Никсону копию пресс-релиза, на котором сверху его рукой было написано: "Дорогой Дик, это то, что я делал с истинным удовольствием, Д. Э."*37
Конференция открылась в Майами 5 августа. В тот вечер Эйзенхауэр надел костюм, телевизионные камеры были установлены в госпитале им. Уолтера Рида. Он обратился с речью к делегатам, которые на несколько минут прекратили лихорадочную активность и слушали в почтительном молчании обращенные к ним ободряющие слова. На следующее утро у Эйзенхауэра снова был сердечный приступ.
На этот раз у приступа была иная форма — он не вызвал новых разрушений сердечной мышцы, но сильно нарушил ритм, периодически сердце выходило из-под контроля и наступала фибрилляция. Сердце не билось, а вибрировало и не перегоняло кровь. Когда фибрилляция начиналась, врачи восстанавливали ритмичность сердца, применяя электрические импульсы. Все боялись, что это будет конец. Джон и Барбара поселились в гостинице при госпитале, а их дети и друзья поблизости от Вашингтона. Джон стал готовить детальный план похорон. Но через неделю фибрилляция прекратилась, и вскоре жизнь Эйзенхауэра была вне опасности. Он даже вновь стал принимать посетителей.
В годовщину его семьдесят восьмого дня рождения армейские музыканты прямо около палаты исполнили для него серенаду. Эйзенхауэра подвезли к окну, и он выразил свою благодарность улыбкой и помахал пятизвездным флажком. Все видели, что он очень слаб, и у многих появились слезы на глазах.
Однако сам он был спокоен и весел. Он сказал Джону, что освободился от тяжелой думы, когда узнал о принятии закона о пожизненной охране секретной службой вдов бывших президентов. "Этим последним августом, — сказал он, — когда дело обернулось так, что, казалось, я могу уйти из жизни, меня беспокоило единственное — что будет с Мейми. Теперь у меня не болит голова по крайней мере из-за этой проблемы".
Никсон одержал победу в ноябре не таким большим числом голосов, на которое надеялся Эйзенхауэр, но он был в восторге — ведь все-таки Никсон победил. В декабре, начав назначать членов своего Кабинета, Никсон спросил, может ли Эйзенхауэр принять для беседы каждого получившего назначение. Эйзенхауэр согласился, сказав: "Я очень хочу поговорить с теми, кого я не знаю". Кроме того, он послал Никсону записку, в которой советовал, кем заменить Эрла Уоррена, вышедшего в отставку. Он просил уничтожить записку после ее прочтения (Никсон не сделал этого, и теперь она находится в библиотеке Эйзенхауэра). На должность верховного судьи Эйзенхауэр рекомендовал Херба Браунелла или члена Верховного суда Поттера Стюарта, а на освобождающуюся вакансию (в случае назначения Стюарта) — Уильяма Роджерса*38.
В то время его мысли все чаще обращались к семье. В День благодарения 1968 года Мейми пригласила всю семью на обед с Эйзенхауэром. На стол подали традиционную индейку. "С точностью армейского строевого инструктора, — вспоминает Джулия Никсон, — Мейми сделала так, чтобы каждый член каждой семьи (Никсонов и Эйзенхауэров) съел что-нибудь вместе с Эйзенхауэром в его спальне". Сюзан Эйзенхауэр и Трисия Никсон пили с ним сок, Дэвид и Джулия разделили с ним фруктовый коктейль и т. д. Последними были Барбара Эйзенхауэр и Пат Никсон, которые вместе с ним ели тыквенный пирог. На Джулию его вид произвел гнетущее впечатление: "Он выглядел таким худым и изможденным под простыней армейского образца. На его мертвенно-бледном лице резко выделялась голубизна глаз"*39.
В декабре Эйзенхауэр смотрел по телевидению свадьбу Дэвида Эйзенхауэра и Джулии Никсон. Прическа Дэвида по стандартам его сверстников конца 60-х годов была слишком короткой и служила предметом насмешек, но, по мнению его дедушки, она была слишком длинной. Эйзенхауэр предложил своему внуку 100 долларов, если он до свадьбы укоротит волосы. Дэвид постригся, но не удовлетворил вкус своего дедушки, и поэтому Эйзенхауэр денег ему не дал.
Ни Рождество, ни Новый год не отмечались Эйзенхауэрами по-праздничному, потому что у Мейми обнаружилась болезнь дыхательных путей в сильной форме и она более месяца была прикована к постели. У Эйзенхауэра резко усилилось сердцебиение. Врачи убеждали его, что необходимо сделать серьезную операцию в области кишечника. В связи с операцией, перенесенной им двенадцать лет назад, возникли осложнения.— ткани шва на последнем участке тонкой кишки разрослись, сжали ее и вызвали непроходимость. Доктора опасались, что слабое сердце может не выдержать такой тяжелой операции, но оно выдержало. Когда уже все было позади, Джон навестил его.
"Это жуткое чувство, — сказал Эйзенхауэр своему сыну, — когда они режут одну часть тела, а затем — другую". "Конечно, — ответил Джон, — но теперь, когда тебя избавили от непроходимости, ты должен чувствовать себя лучше. Может быть, теперь ты начнешь понемногу набирать вес". "Дай Бог, — вздохнул Эйзенхауэр, — я надеюсь на это"*40.
В понедельник 24 марта 1969 года состояние Эйзенхауэра резко ухудшилось. Его сердце едва билось. Врачи давали ему кислород через трубки, вставленные в нос. Он понимал, что умирает, и хотел, чтобы конец наступил скорее. Он попросил Билли Грехэма встать рядом, они поговорили о душе.
У него все еще сохранилась старая привычка дарить что-нибудь тем, кто обслуживал его. Джон только что издал книгу о битве на Выступе под названием "Горький лес", которая сразу же стала бестселлером. Эйзенхауэр заказал 12 экземпляров книги и попросил Джона поставить автограф на каждом — он хотел сделать подарок врачам и сестрам, которые ухаживали за ним. Он дал Джону последние инструкции: "Будь внимателен к Мейми".
Вечером 27 марта осциллограф над его кроватью, при помощи которого снималась электрокардиограмма, показал некоторое улучшение в работе сердца. Джон зашел к отцу пожелать спокойной ночи и сказал, что кардиограмма стала немного лучше. Эйзенхауэр вздрогнул — он хотел окончательного облегчения. Джон тоже вздрогнул, взглянув на своего отца; позднее он писал, что его вид "привел к мысли, что надо постараться никогда не попадать в госпиталь, где моя жизнь может быть искусственно продлена".
