Великий князь умолк и в волнении оглядывался по сторонам, словно в поисках помощи. Рядом возвышался фельдмаршал Румянцев.
Фридрих тоже бросил мгновенный взгляд на фельдмаршала, и в мыслях его пронеслось: «Хорош! Мощный, сильный человек. Правда, его красивые благородные черты совсем чуть-чуть искажает одутловатость лица – признак человека, любящего все сладости земного бытия. А вот твердые, уверенные в себе глаза выдают серьезный ум и глубокие познания всех мудростей жизни, начитанность. Твердая походка и благородные манеры выдают в нем человека, привыкшего командовать с молодых лет. Уж не говоря о неистощимом мужестве и решительности, которые он проявлял на поле брани, в прямом столкновении с неприятелем, в том числе и со мной… Какая умница русская императрица, что именно этого человека поставила во главе свиты великого князя…»
– Я не заслуживаю похвал, – пришел на помощь великому князю король. – Вы видите во мне лишь бедного, хворого, седовласого старца. Но верьте, что я считаю себя счастливым, принимая достойного наследника могущественного государства, единственного сына моего лучшего друга, Великой Екатерины.
И, чуть повернувшись в сторону, вновь бросив пронзительный взгляд на возвышавшегося над царственными особами Румянцева, сказал:
– Победитель оттоманов, будьте моим гостем. Я нахожу в вас много сходства с незабвенным генералом моим Винтерфельдом, доставившим мне столько побед.
– Государь! – спокойно ответил Румянцев, глядя на небольшого старичка, действительно седого и слабого. – Я был бы очень рад походить, хотя и не совершенно, на генерала, который так прославился, служа Фридриху.
– Нет! – воскликнул король. – Вы должны более гордиться победами, которые доведут ваше имя до отдаленного потомства.
Павел Петрович между тем все оглядывался в надежде увидеть ту, ради которой и приехал сюда.
Но был уже вечер, и Фридрих пригласил всех гостей к ужину, познакомил с супругой – королевой Елизаветой-Христианой. Здесь же Павел впервые увидел свою невесту Софию-Доротею, принца и принцессу Вюртембергских, будущих тестя и тещу. С первого же взгляда на Софию-Доротею великий князь влюбился в нее, она была красива, высока, стройна, пленяла свежестью и правильностью черт лица своего.
И закрутилась свадебная церемония… Генрих вручил Фридриху, с согласия великого князя, письмо Екатерины, в котором она просила руки принцессы Вюртембергской, письма Екатерины самой принцессе и ее родителям. Состоялся сговор Павла Петровича и Софии-Доротеи. Празднества продолжались десять дней.
Все были довольны. Праздники в Шарлоттенбурге, Монбижу и Сан-Суси, обеды, парадные спектакли, дневные и ночные балы следовали один за другим, не оставляя ни минуты свободного времени.
Особо следует отметить торжественное заседание Академии наук в Берлине, где много говорили о значении дружбы двух государств, о значении великих побед во время недавних боев с турками, не раз высоко отзывались о выдающемся таланте Румянцева как полководца, победителя оттоманов.
Многое очаровало Павла в Пруссии, и прежде всего невеста и король. Но в остальном он полностью разочаровался: все те же интриги и подсиживания, которых он столько насмотрелся при русском дворе. А главное – семейные узы и при прусском дворе никого не сдерживали, и первым подавал пример в этом сам король, удаливший при восшествии на престол свою супругу, принц Генрих поступил точно так же… Румянцев успокаивал его, ссылался на то, что здесь происходящее ничуть его не удивляет, таков уж век, таковы уж люди, сбрасывающие с себя узы отживших понятий. Румянцев видел, что Павел уже тяготился своей ролью и ему не терпится уехать в Петербург.
Это заметил и король, записавший впоследствии пророческие слова: «Великий князь произвел впечатление высокомерного, надменного и заносчивого; все это давало повод знакомым с Россией опасаться того, что ему трудно будет удержаться на троне, что, управляя суровым и угрюмым народом, распущенным к тому же слабым управлением нескольких императриц, он должен страшиться участи его несчастного отца».
29 июля Фридрих II показал в действии свою армию, которая выполняла различные движения и построения, напоминавшие действия русской армии под командой Румянцева во время Кагульского сражения. Но очевидцы говорят, что Румянцев иронически отозвался об этих маневрах, лишь карикатурно воплотивших подлинно исторические действия его корпусов во время Кагульской битвы.
Лишь 14 августа Павел Петрович и фельдмаршал Румянцев вместе со свитой вернулись в Царское Село. А после свадебных церемоний, состоявшихся через месяц, Румянцев на несколько недель уехал в свой любимый Буртнек. А потом, получив наставления императрицы, отбыл в Малороссию, где уже накопилось много неотложных дел…
Петр Александрович Румянцев умер 8 декабря 1796 года. Еще двадцать с лишним лет он служил своему Отечеству, но уже не мог дать ничего подобного тому, что он совершил во время Семилетней войны и русско-турецкой 1768–1774 гг., названной в его честь Румянцевской.
На российском престоле в то время, когда умер Румянцев, несколько дней уже царствовал Павел I. Он, узнав о смерти любимого полководца, повелел императорскому двору носить три дня траур.
– Румянцев во время царствования отца и матери моей прославился в России более, чем Тюренн во Франции. Он почитаем и любим был покойным Петром III и был ему предан, за что и воздаю такую честь его памяти, какой еще ни один полководец не имел в моем Отечестве.
Напомню читателям, что Тюренн был одним из выдающихся и знаменитых полководцев Франции XVII столетия, внук Вильгельма Оранского, активный участник Тридцатилетней войны и других войн Франции, которые она вела при Людовике XIV против Испании, Нидерландов, Фландрии, маршал Франции.
Екатерина II часто величала Румянцева Велисарием, в честь знаменитого византийского полководца VI века, сподвижника Юстиниана I. Уроженец Фракии, Велисарий громил иранские войска, стер с лица земли государство вандалов в Северной Африке, завоевал для Византии в свое время Сицилию, Неаполь, Рим. Велисарий и Тюренн были для своего времени реформаторами военного искусства, смело применяли в битвах новые тактические и стратегические принципы ведения войны, но оба придерживались главного принципа военного искусства – достигать победы с наименьшими человеческими потерями, а потому много маневрировали, выбирая лучшее расположение для своих войск, чтобы затем разгромить неприятеля в открытом бою.
