Ознакомительная версия.
Ничего нужного для себя гэбэшники у нас не отыскали. Единственное, что привлекло их внимание, – моя запечатанная бутылочка с запиской.
– Чьё это? – спросил один из них у меня (видно, догадался о принадлежности).
– Моё, – чистосердечно признался я.
– Откройте, молодой человек, – распорядился гэбэшник.
Я распечатал и открыл бутылочку.
– Что это за текст? – заинтересовался он шифром.
Вздохнув, я постарался объяснить ему, в чём дело.
Мгновенно потеряв всякий интерес к закодированному сообщению, гэбэшник махнул рукой и оставил нас с бутылочкой в покое. На этом обыск закончился.
Примечательно, что у истории моих взаимоотношений с Соловьёвым не было никакого драматургического завершения. Всё как-то само сошло на нет, выдохлось – ещё до намеченной мною даты. Может быть, моя решимость, созревая, проявилась в чём-то незаметном, но ощутимом? Хотелось бы так думать. Или просто надоело Соловьёву ко мне приставать?
Пожалуй, я не раскаиваюсь, что вёл себя так недостойно. Да, терпел глупые унижения. Но неужели лучше было бы расквасить нос обидчику? Или настучать на него? Вряд ли.
Нет у меня сейчас и никакого желания в чём-то обвинить этого паренька – ну, хулиганистого, слегка ощутившего вкус доминирования над другими, прелесть некоего самодурства. Хотя, возможно, отсутствие моего отпора было для него развращающим фактором? Тогда уже мне надо просить за это прощения. Но у кого? У него? У судьбы?..
Довольно миролюбивый достался мне характер. Не отцовские это гены, материнские. Ни с кем особенно я не ссорился и врагов не припомню. Даже Саша Соловьёв был для меня не врагом, а просто некоторым досаждающим обстоятельством, из которого надо выпутаться. Но рядом с этой мягкостью уживался и какой-то отцовский взрывчатый ген.
Однажды я, когда учился в седьмом-восьмом классе, остался на перемене в классе, за партой (первая у окна, прямо зрительно встаёт воспоминание), что-то листал, чем-то занимался. И один из одноклассников (неразличимый памятью, но тогда ведь вполне конкретный, живой, не фантом какой-нибудь) стал меня о чём-то спрашивать, отрывать от размышлений, надоедать. На парте у меня лежал футляр от очков, куда я изредка их прятал. Металлический футляр, увесистый. Схватил я его и изо всей силы бросил в надоеду, с размаха. Очечник просвистел на миллиметр от его виска и с грохотом ударился в классную доску. Какое счастье, что я промахнулся! Ещё чуть-чуть – и страшно представить, что могло бы случиться.
Вот и думай после этого, мягок ты был или резок…
Любопытная игра у нас была в школе, психологически любопытная. Называлась она «Сыщик, ищи вора»88. Несколько человек собирались в кружок, и каждый наугад вытаскивал одну из бумажек, свёрнутых трубочкой. На бумажках были обозначены роли в игре: сыщик, вор, свидетель, судья, палач. Никто другим свою роль не выдавал, кроме сыщика. Когда выяснялось, кто сыщик, остальные начинали приплясывать вокруг него, скандируя:
– Сыщик, ищи вора! Сыщик, ищи вора!..
Сыщик должен был с помощью каких-то признаков или вопросов (не помню всех деталей игры) угадать, кто вор. Если ему это не удавалось, жребии раздавали снова. Если же вор был разоблачён, его «судили». То есть судья приговаривал проигравшего к стольким-то щелчкам, к стольким-то щипкам и тому подобным экзекуциям, которые приводил в исполнение палач.
Думаю, что главным зачинщиком этой глуповатой игры с привкусом садизма был Саша Соловьёв. Меня, надеюсь, он вовлекал в неё принудительно. Не помню, как было на самом деле. А если и Соловьёв тут не при чём, если я участвовал в ней по доброй воле?..
Иногда кажется, что во мне таился довольно тяжёлый невротик, изредка вырываясь наружу. Не в каждом ли подростке он прячется? Кроме тех случаев, когда не прячется.
Одноклассники из пятого «Б» (шестого, седьмого, восьмого)
К букве «Б» я привык ещё в тридцать пятой школе, здесь эта буква у меня сохранилась. Хотя теперь я был уже подростком и учился здесь тоже четыре года, но не так много кого помню из одноклассников, немногим больше, чем в начальной школе. Наверное, интереса к людям ещё не хватало.
Лучше всего помню двух своих приятелей, двух Володь.
Володя Пушкин был крупный розовощёкий парень, заливающийся румянцем при малейшем смущении или волнении. Громкоголосый, немного увалень, простодушный и открытый. Мы с ним оба собирали марки (на мальчишеско-дилетантском уровне). Однажды он потерял всю или почти всю свою марочную коллекцию. Я это воспринял как ужасную трагедию и набрал ему в подарок целый кляссер марок, чтобы он мог начать коллекционировать снова. Не такая уж жертва с моей стороны (марки в кляссер я брал не из самых лучших, в основном из дублей), но именно сам порыв остался у меня в памяти.
Почему? Неужели я так гордился своей «безудержной щедростью» и «заботой о друге»? Возможно и так. Это чем-то напоминало мне книжные романтические отношения. Сейчас кажется их прагматичной имитацией.
Володя Орлов представлял собой совершенно другой тип. Худощавый, немного нервный, быстрый в движениях, он иронично и легко относился к окружению. Учился тоже легко, лучше первого Володи, которому учёба давалась со скрипом.
Орлов узнал меня три года спустя после нашего восьмого класса, когда мы гуляли на Красной площади – ночью, после выпускного вечера (он у всех состоялся одновременно). Мы несколько минут пообщались; кажется, даже обменялись телефонами, но попыток сдружиться заново никто из нас не предпринял.
Запомнилась ещё Альбина Балакина – энергичная полноватая девочка, она была у нас в классе председателем отряда. Типичная отличница, правильная и честолюбивая, увлечённая учёбой и пионерской деятельностью.
Более смутно помнится девочка по фамилии Лукина – крупная, подвижная. Вроде бы она нравилась мне больше других. Но мои переживания не заходили столь далеко, как по отношению к Оле Сидоровой в начальной школе.
Остальные мелькают в памяти обрывочно: то чья-то фамилия, то чей-то облик, но трудно соединить эти фрагменты в цельное впечатление.
Одновременно с этой главой я занимаюсь циклом книг «Сказочная педагогика»89. Сейчас работаю над темой «Дружба». Написал сказку «Не-разлей-вода», про друзей с рождения до старости. Задумался: что же мне так не повезло? – вот не было такого друга на всю жизнь, даже ничего похожего.
Но у этой сказки было две задачи: показать, что такое возможно (хотя бы в идеале) и побудить задуматься о сути дружбы. По крайней мере, самого себя я побудил. Тоже неплохо.
Понятно, что дружба – это пунктир взаимоотношений, основанный на резонансе двух чувств: моего дружеского чувства к тебе и твоего ко мне. Но поражает разнообразие таких пунктирных линий. Могут ли они проходить через всю жизнь? Наверное, иногда такое бывает.
Но чаще всего пунктир дружбы занимает лишь какой-то отрезок в жизни. Если он приходится на ранний период – детство или отрочество – правильнее воспринимать его как особую, возрастную дружбу. Или, если не столь глубоко, как возрастное приятельство.
В слово «возрастной» я не вкладываю ничего умаляющего. Это означает лишь, что отношения приходятся на возраст особенно быстрого изменения. Меняется один человек, меняется другой, и вдвое быстрее (ведь людей двое) меняются их отношения.
Представление о возрастной дружбе позволяет понять естественность возникновения и угасания расположенности друг к другу. И освобождает от возможной закомплексованности: ах, я не сумел сохранить дружбу! ах, со мною раздружились! ах, я с детства не способен долго дружить!..
Никак не хочу умалить значение дружбы, которая из возрастной стала вневозрастной, постоянной. Мне такого подарка не досталось.
Официально школьная система должна была воспитывать в нас любовь к труду и спорту. Фактически это выглядело довольно беспомощно. Физкультура навевала скуку. У нашего физкультурника (видимо, украинского происхождения) основополагающая фраза звучала так:
– Ноги на ширину плеч стаф!
Вот и прозвали его – Стаф. Правда, уважительно, с именем и отчеством: Михаил Леонтьевич Стаф.
Занимались мы два раза в неделю, в полуподвальном зале. Единственная радость – до начала урока побегать, бросая мяч в баскетбольные кольца. А дальше: «Стаф!» – и скучнейшая программа.
Со Стафом мы ездили однажды в «спортивно-трудовой лагерь», длился он недели две. Мы жили в больших палатках армейского образца. Не помню ни труда, ни спорта в этом лагере, кроме разве что утренней зарядки. Была у нас, разумеется, какая-то трудовая повинность. Вот именно – повинность, поэтому не запомнилась.
Ознакомительная версия.
