Ознакомительная версия.
Переговоры между флорентийским легатом и герцогом не прекращались ни на день: частой темой были деньги, обещанные герцогу за услуги кондотьера, которые Флоренция, по своему обыкновению, не торопилась посылать. Как и во время пребывания Макиавелли во Франции, Синьория оставляла его одного перед лицом реальной военно-политической силы, вынуждая его признаваться, что республика не выполняет своих обещаний. Ситуация была, судя по всему, менее напряженной, чем в случае с Людовиком XII, поскольку герцог вовсе не строил себе иллюзий по поводу лояльности Флоренции и ее готовности держать данное слово, более того, он прекрасно знал, что она не постесняется открыто обратиться к другим кондотьерам, например маркизу Мантуанскому. В конце концов Макиавелли пришлось признаться, что Флоренция не только не имела средств заплатить за его услуги высокую цену, но и не хотела за них платить даже по низкой цене! Его собственное положение становилось опасным: посольство неизбежно должно было потерпеть неудачу. Он устал вести разговоры, в которых собеседнику явно надоело участвовать. Посольство было для него разорительным предприятием, а во Флоренции его дела шли все хуже и хуже. Ему сообщили, что его жена «наделала глупостей»: он ей сказал, что уезжает на неделю, а она давно уже была одна и без денег. Неожиданно она отправилась к своему родственнику Пьеро дель Неро и там «забыла свой долг перед Богом и, кажется, принесла в жертву не только свое тело, но и то немногочисленное добро, которое у нее имелось». Но не это, кажется, было главным: чтобы удержаться на своей должности, Макиавелли был обязан переизбираться каждый год. Его всячески уверяли, что эти перевыборы in absentia не представляли проблемы, что его авторитет позволяет ему спать спокойно. «Ваши заслуги хорошо известны, – заверял его в письме Аламанно Сальвьяти, – они таковы, что скорее уж к вам будут обращаться с просьбой, чем сами вы будете просить других». Но во Флоренции ходили иные, гораздо более тревожные слухи: «собирались» сократить число секретарей! «Грозились» уменьшить их оклад! Услужливый Буонаккорси ничего не утаивал от Макиавелли из этих кулуарных слухов, а также из того, что обсуждали конторские служащие. В отсутствие Никколо именно он исполнял обязанности Макиавелли, не слишком злоупотребляя своей властью, и потому конторские спорили о карточной игре, иногда дрались и даже обсуждали историю одного конторского служащего, которому запустили в спину деревянным башмаком. Иначе говоря, дела во Флоренции шли своим чередом, и у Макиавелли была только одна забота: вернуться как можно скорее. Он попытался, впрочем безуспешно, убедить Синьорию, настаивая на нецелесообразности своего пребывания в Имоле: его посольство при нынешнем положении вещей было бесполезным, Флоренция никогда не потратит средства, обещанные герцогу. Однако Синьория желала иметь подле герцога Валентино опытного шпиона, способного разобраться в многочисленных кознях этого человека, который вызывал во Флоренции всеобщее недоумение. Против этого трудно было возражать, и Макиавелли надумал сослаться на пошатнувшееся здоровье. 22 ноября он напишет: «Вот уже два дня у меня сильный жар и я чувствую себя слабым, как новорожденный птенец». 6 декабря: «Вот уже двенадцать дней я чувствую себя очень плохо, и, если и дальше так пойдет, меня привезут домой в гробу». Делать было нечего: стало известно, что герцог собрался уезжать, однако никто не знал, что он замышляет. Макиавелли, больному или не очень, нечего было ожидать от Синьории поблажек. Надо было следовать за Борджа и разгадать его планы! «Посол» в конце концов не сдержался: «Ваши милости должны простить меня и понять, что некоторые вещи разгадать невозможно; ваши милости должны понять, что мы имеем дело с человеком, который поступает, как ему вздумается, и, чтобы не писать глупостей и собственных фантазий, нужно во всем удостовериться, а это требует времени». 9 декабря состоялся отъезд герцога в Чезену. Макиавелли в дурном расположении духа и без денег отправился следом только два дня спустя. Во Флоренции поняли намек, и гонфалоньер Содерини послал ему незамедлительно 25 дукатов вместе с новыми указаниями: «Ты будешь как можно более тщательно следить за тем, что происходит, и писать часто, а как скоро станет ясно, что эти люди замышляют, тебе обязательно предоставят отпуск и будет дано распоряжение отправить кого-либо на твое место, раз уж мы придерживаемся политики присутствия при дворе этого достойнейшего господина. А пока не переставай проявлять то же усердие, которое ты демонстрировал до сего дня». В самой Чезене все те, кто пытался угадать намерения Валентино, пришли в недоумение: он намеревается напасть на неаполитанское королевство или на Равенну? Даже его отец, Александр VI, громко высказывал нетерпение. Наконец 10 декабря Чезаре выступил в поход с основной частью своей армии и достиг Чезены. 18-го числа он отослал прочь французских копейщиков. Макиавелли встревожился. Валентино его успокаивал: в них больше нет нужды, поскольку теперь настало время примирения. Макиавелли по-прежнему не был склонен ему верить.
Сомнения Макиавелли имели под собой основания: чтобы вполне развязать себе руки, Борджа исправил положение дел в Романье на свой манер. Он уничтожил испанца Рамиро де Лорку, то есть того, кто был его правой рукой и кому он доверил покорение местного населения. Испанец был назначен наместником и выполнял свои обязанности с крайней жестокостью. Борджа велел задержать его сразу после приезда в Чезену, затем заточить в тюрьму и пытать, несмотря на все заслуги, которые признавал Макиавелли, говоря о нем, что он «за короткое время» привел Романью, раздираемую на части мелкими князьками, «к миру и согласию, завоевав большое влияние». Однако, сознавая все последствия злоупотреблений своего наместника, который «управлял» при помощи публичных казней, «герцог решил впоследствии, что в такой «исполнительной» власти не было нужды, и поставил во главе области суд с прекрасным председателем, при этом у каждого города был свой адвокат». В Фаэнце Лорка зашел слишком далеко, нарушив святость приюта, традиционно предоставляемого церковью. Реакция герцога Валентино не заставила себя ждать:
Но, зная, что минувшие строгости все-таки настроили против него народ, он решил обелить себя и расположить к себе подданных, показав им, что если и были жестокости, то в них повинен не он, а его суровый наместник. И вот однажды утром на площади в Чезене по его приказу положили разрубленное пополам тело мессера Рамиро де Лорки[58] рядом с колодой и окровавленным мечом. Свирепость этого зрелища одновременно удовлетворила и ошеломила народ.[59]
Из вышеупомянутого эпизода Макиавелли впоследствии сделал вывод о том, что государь должен уметь обелить себя за счет непопулярного наместника, но история на этом не закончилась, и из ее эпилога Макиавелли тоже извлек важные уроки. Ответом на пресловутый заговор в Маджоне стала резня в Сенигаллии 31 декабря 1502 г. Герцог Валентино продолжал поддерживать иллюзию хороших отношений со своими «союзниками», и именно по его приказу Орсини и Вителли захватили город Сенигаллию, а сам он разместил бо́льшую и лучшую часть своей армии неподалеку в Фано и с небольшим отрядом выступил в поход в направлении только что завоеванной Сенигаллии. Он вскоре встретился с Орсини, Вителли и герцогом де Гравиной и вошел вместе с ними, как с лучшими друзьями, в город. После этого он велел позвать Оливеротто да Фермо, которого он принял, как писал Макиавелли, «с горячими изъявлениями дружеских чувств». Однако, когда у ворот Сенигаллии все они увидели отряд Валентино, выстроенный в полном боевом порядке, то, «встревожившись», пожелали «расстаться с ним, чтобы вернуться в расположение своих частей». Но Борджа их опередил и предложил войти «под тем предлогом, что ему нужно было побеседовать с ними, в чем они не смогли ему отказать, хотя испытали смутное предчувствие неотвратимой беды».
Они прошли вслед за ним в его покои, после чего он удалился, якобы чтобы переодеться. «Ворвались стражники и схватили всех четверых, и одновременно с этим были посланы войска для разграбления их солдат». Макиавелли начал что-то подозревать с того момента, как в Фано Чезаре сделал в его присутствии несколько туманных намеков; он старался не отставать от герцога ни на час и, предвидя трагический оборот событий, адресовал, среди всеобщего смятения, письмо Совету десяти: «Грабежи еще продолжаются, а уже двадцать три часа. Я испытываю невыразимую муку. Не знаю, смогу ли отправить это письмо, найду ли с кем его отослать. Я вам напишу еще одно, более подробное письмо. Мне кажется, они не доживут до утра». Макиавелли был прав: Вителлоццо и Оливеротто задушили посреди ночи, двух других (Паоло и герцога де Гравины Орсини) – в Кастелло-делла-Пьеве 18 января 1503 г. Эта страшная расправа, как это ни печально, вполне соответствовала духу времени: наводящий ужас Вителлоццо пользовался слишком печальной известностью в то время, чтобы вызвать жалость, а Оливеротто, несмотря на перенесенные страдания, имел ничуть не больше прав на снисхождение со стороны своих современников. «Никто не будет отрицать, – замечает Гвиччардини, – что он принял смерть достойную его злодейств, ибо было совершенно справедливо, что он умер вследствие предательства, после того как убил в Фермо, предательски и с чрезвычайной жестокостью, во время пира, на который он их пригласил, своего дядю Джованни Фольяни и многочисленных именитых горожан, чтобы взять в свои руки власть в этом городе».[60]
Ознакомительная версия.
